– Господин портье, вы свободны.
Сандалов хотел было еще сделать внушение, но лишь погрозил пальцем, поклонился полицейской власти и удалился. Пушкин подождал, пока тот наверняка спустится по лестнице.
– Как меня зовут, уже слышали. Как вас зовут, господа? – спросил так мягко, чтобы успокоить запуганную обслугу.
– Екимов, – робко ответил коридорный.
– Лаптев, – сказал половой, потупившись.
Простые ярославские мужики, только приглаженные и чисто одетые. Приехали на заработки, посылают в деревню половину жалованья, сами снимают угол где-нибудь в дальней части Москвы. Держатся за место, боятся его потерять. Делятся чаевыми с портье, потому что целиком в его власти.
– Господа, – сказал Пушкин и нарочно сделал паузу, чтобы уважительное слово дошло до мужиков. – Это не допрос, протокол не веду, мне нужна ваша наблюдательность. Никто вас не обвиняет и в полицию не потащит.
Судя по тому, как Екимов переглянулся с Лаптевым, именно этим застращал их портье. Чтобы не сболтнули лишнего про его делишки.
– Так ведь мы завсегда, – начал Екимов.
– Да только что мы-то? – добавил Лаптев.
– Кого из вас вызвали в номер переставить мебель и скатать ковер?
– Никак нет-с, – ответил Екимов, а Лаптев ему поддакнул.
– У господина были при себе вещи?
Ответ повторился в точности.
– Припоминайте, кого вчера видели у четвертого номера. Кто выходил или входил?
Пушкин не ожидал, что рутинный вопрос вызовет замешательство. Коридорный и половой явно что-то хотели сказать, но не решались. Им надо было помочь.
– Мне важна любая мелочь. Все, что угодно, – добавил Пушкин.
– А серчать не будете? – спросил Лаптев.
– Слово чиновника полиции.
– Так ведь вчера опять… – начал половой, но осекся.
– Подожди, Ваня, надо господину полицейскому пояснение сделать, – сказал Екимов. – Позволите?
– Сколько угодно, господа.
Екимов тяжко вздохнул, словно готовился к тяжкому и опасному делу.
– Место это проклятое, – наконец сказал он.
– Какое место? Гостиница? – спросил Пушкин, не ожидая столь резвого начала.
– Номер этот, четвертый.
– Кто же его проклял?
Коридорный глянул на товарища по несчастью, Лаптев, как мог, поддержал, то есть печальным сопением.
– Лет двадцать назад в этом номере купец убил цыганку-любовницу. Страшно убил, горло перерезал. Вот с тех пор и пошла, значит, история…
Двадцать лет назад, в 1873 году, сыскной полиции в Москве не было, приставы участков сами расследовали преступления. Дела свозились в полицейский архив на Солянке, где и лежали неразобранными горами. Чтобы найти нужное, пришлось бы неделю копаться в пыли. Куда быстрее действовал