её на месте колодца, собственноручно вырытого Саввой, главой общины, в первый же год после переселения. Высокий и широкоплечий, с загорелым лицом, белыми от седины волосами до плеч и такой же бородой, Савва был непомерно суров: в свои пятьдесят он не признавал благ набиравшего ход технического прогресса, придерживаясь лишь веры, возникшей в незапамятные времена. Порой ему хватало взгляда чтобы управлять своей немногочисленной паствой, а уж когда раздавался его громовой бас, охотников перечить не находилось вовсе. Следует упомянуть, что нравственные устои общины не являлись безупречными. Прежде всего, воля Саввы нередко подкреплялась довольно жестоким физическим воздействием, выражаясь как в банальном рукоприкладстве, так и в более изощрённых формах, к примеру, публичной порке провинившегося ивовыми прутьями. Также в общине негласно процветало кровосмешение и многожёнство, что, в первую очередь и послужило причиной ссоры с городскими жителями, завершившейся переселением. Подобные издержки, прежде всего, были вызваны тем, что Савва, а до него его отец, и ещё раньше дед страдали своего рода наследственной шизофренией, которая, преломляясь сквозь призму истой религиозности каждого из них, вела к постепенному изменению, а временами и извращению старых правил. Каждый из них неизбежно становился доморощенным деспотом, власть которого была практически абсолютной, зависящей лишь от прихотей его воображения, временами довольно бурного и непоследовательного. Оказавшись в окружении горожан, очевидно не симпатизировавших существовавшим в общине порядкам, Савва, чтобы не утратить контроля, в конце концов, оказался вынужден увести своих людей прочь. Учитывая всё это, не удивительно, что однажды вечером, склонившись над им же вырытым колодцем он вдруг почувствовал, как несколько рук крепко подхватили его сзади под колени, после чего решительно спихнули вниз. Личности убийц так и осталось неназванными, а самого Савву на следующий же день похоронили на пустыре позади его дома без особых церемоний, если не сказать, поспешно, словно бы чего-то опасались. Столь необычное поведение поселян также имело свою причину, пусть и ни разу не высказанную ими вслух. Дело было в том, что в общине издавна сохранялись некоторые старинные обряды, а самого Савву, с его пронзительным, почти гипнотическим взглядом многие побаивались, считая колдуном. Очевидно, это являлось преувеличением: ни Савва, ни его ближайшие предки никогда намеренно не пытались заниматься колдовством. Другое дело, что, будучи человеком очевидно неординарным, он самим своим существом мог возрождать подлинное предназначение некоторых ритуалов, которые в древности использовались в магических целях, и со временем утратили свой смысл, повторяясь теперь лишь в силу традиции. Неизвестно, что именно успел посулить своим убийцам Савва за те мгновения, что его мозг угасал от недостатка кислорода в ледяной колодезной воде, однако вряд ли он сомневался, что убийство стало делом рук его же духовных братьев (а возможно и кровных родственников).
