Впереди, у фонтана с высеченными из камня купидонами, мальчик и девочка примерно моих лет стоят, прижавшись друг к другу, целуются. Им, похоже, ни до кого вокруг нет дела. Я заливаюсь румянцем, вспомнив о Хью Тайсоне. Не то чтобы я целовалась с Хью. Если на то пошло, я вообще ни с кем еще не целовалась.
Пока я через заднее стекло наблюдаю за парочкой, водитель уже сворачивает с проспекта на узенькую улицу. И сразу резко останавливает машину. Перед нами большой дом персикового цвета с прелестными зелеными ставнями. Сощурившись, я вижу над деревянной дверью вырезанный номер – «13». У меня ускоряется пульс. Каким-то чудом я все же добралась до папиного дома.
Я роюсь в кошельке в поисках евро, которые на прошлой неделе по настоянию мамы купила в банке, и расплачиваюсь с водителем. Он помогает мне достать из багажника чемодан, я мямлю: «Merci[13]», он срывается с места, и теперь я стою на брусчатой улице одна.
В воздухе пахнет свежим хлебом. Повернувшись, замечаю на другой стороне улицы крошечную старомодную булочную. На окне написано BOULANGERIE[14], в витрине выставлены румяные буханки и длинные багеты. Вот оно что. Рю-дю-Пэн. Хлебная улица.
В животе урчит, я подхожу к входной двери отцовского дома. Немного pain было бы сейчас в самый раз. Но я слишком взволнована, чтобы есть. Я убираю волосы с глаз, набираю воздуха и стучу в дверь. Тишина. Я поднимаю глаза, рассматриваю дом, обвитые плющом стены. Окна все темные. Неужели никого нет? Боже, где же папа? Не думай о маминых словах. Не думай о… Мелькает движение. Наверху, на втором этаже, отодвигается кружевная занавеска, и вниз смотрит бледное лицо. Доля секунды – и занавеска возвращается на место.
Я вздрагиваю. Кто это? Вспоминаю, как в самом первом письме папа писал, что «друзья-художники заглядывают, когда им заблагорассудится». Отлично. Сейчас я совершенно не настроена с кем-то знакомиться. Да я и вообще не любитель новых знакомств. Пока я размышляю, не постучаться ли еще раз, дверь распахивается.
Женщина примерно возраста моей мамы смотрит на меня в замешательстве. У нее собранные в низкий хвост рыжеватые волосы и ясные голубые глаза, она одета в полосатую рубашку и укороченные черные брюки. В руке сухая кисть. Определенно, друг-художник.
– М-м-м, привет, – пищу я. – Bonjour. – Вот она, родная стеснительность, тут как тут. – Я… э-э… дочь Неда Эверетта, я…
– Саммер, – говорит женщина. Она внимательно изучает меня, ее глаза расширяются. – Ты Саммер.
Из-за французского акцента имя звучит как «Сам-эйр». Я киваю с облегчением: меня узнали.
– А папа дома? – Я неуверенно делаю шаг вперед. – Он должен был встретить меня в аэропорту…
Женщина хмурится, прикрывает глаза и начинает кончиками пальцев тереть виски. Может, у нее не так уж и хорошо с английским.
– Pardon[15], – наконец говорит она и снова смотрит на меня. – Отец – он до тебя не дозвонился? Не сказал тебе?
Я замираю.
– Не сказал мне что? – спрашиваю я и вся сжимаюсь от ужаса.
Женщина