даже спустя много лет он вспоминал все подробности той аварии, и в голове возникали всё новые и новые образы из того дня. Прокрутившись так пять-шесть раз, он сомкнулся с трейлером в последний раз, как бы в прощальном поцелуе. Трак продолжал нестись с прежней скоростью, ничуть не реагируя на короткие молитвы Russky и какие-то попытки, как потом заключила экспертиза, правильные, дабы избежать столкновения с остановившейся из-за проливного дождя пробкой из дачников с детьми. Ломающиеся, как спички, столбики ограждения. Потом он не помнил ничего: тьма, лишь редкие проблески рассудка, дождь, вспышки огней – всё смешалось, и, наконец, падение в бурную, быстро текущую реку с моста и потеря в полёте отстегнувшегося от седла трейлера, гружённого одной единственной машиной – паккардом двадцать восьмого года, и отлетевшего от удара о поверхность реки капота, а далее падение на воду с водительской стороны. Удар был такой силы, что Russky развернуло на сиденье и забросило ноги за спинку и под пассажирское сиденье справа, так что правая нога оказалась намертво зажатой. Он приоткрыл окно, чтобы вода понемногу проникала вовнутрь, и стал пытаться плавно вывернуть лапу из капкана. Но вода всё сочилась и сочилась, и уже почти дошла до ушей, но нога не шла – хоть режь. И он, не паникуя, но побаиваясь такого конца, продолжал крутить, вертеть судорожной стопой, зажатой за сиденьем, и – о чудо! – ему удалось её вытянуть, но дверь было уже не открыть – зажало давлением. Подождать, ещё чуть-чуть подождать, пока давление не уравновесится с внешним, и тогда попробуем ещё разик. Ожидание, страшное ожидание в кабине трака, лежащего на дне реки. Премило. Он и сейчас мог бы поклясться, что видел через окно каких-то рыб, равнодушно проплывающих мимо, словно им не в диковинку видеть валяющийся на дне трак и очумелое лицо драйвера, выглядывающее из окна, как из аквариума, как если бы рыбы поменялись местами с людьми. Он не помнил, сколько времени пришлось так сидеть, казалось, вся жизнь пронеслась, промчалась, как на колеснице по нервам, еще живым его нервам, со всеми рецепторами, нейронами и прочей занозой, саднящей душевной болью за глупости и казусы, случившиеся в его жизни. Поступающая вода выжимала воздух, и только голова торчала кочерыжкой с задранным кверху ртом, хватающим остатки смеси, и рука нервно теребила ручку двери. И она открылась, как, наверное, в сказке про Али-Бабу, типа Сезам, откройся, и Russky, хлебнув остатки смеси в лёгкие, плавно выскребся из узкой щели через с трудом приоткрытую дверь и без труда вынырнул из западни. И берег, тут же берег, и какие-то люди ломятся к нему сквозь стену дождя с градом.
