Посадили на свободный стул напротив чёрной барышни- медсестры. И тихо исчезли. Барышня – толстая, молодая, губастенькая. С огромной блестящей шевелюрой, затянутой сзади бантом. Сопя гайморитными ноздрями и не взглянув на Russky, она, зажав ручку между негнущихся пальчиков и неловко шевеля не привыкшей к писанине рукой, начала задавать вопросы из медицинской анкеты. Что да как. И всё такое. Russky, смирившись с временным заточением, с удовольствием наблюдал за санитаркой. Почерк её был похож на почерк ребёнка, недавно научившегося писать. Пыхтя от усердия и очень серьёзно взглядывая на него, она дошла до вопроса о полученных им травмах, вопросительно посмотрела на него, замешкалась на миг и, поверив его ответу, продолжила опрос. А ответ был таков, что много было травм в его жизни, и нет смысла всё вспоминать – тетради не хватит, а она: ну, мне надо хоть что-то записать, на что он рассказал, что был раз в аварии и оторвало ему голову посредством выхода через лобовое стекло – лежала в трёх футах от тела, вот, видишь, и он показал ей старый шрам через всю шею как бы в доказательство своих слов. Она наморщилась, как маленькая девочка, когда видит мышку, впервые улыбнулась и только поинтересовалась, как, мол, ты себя чувствуешь, и как это получилось, что ты здесь со мной сидишь и базаришь. А он: да ты знаешь, доктора хорошие попались, башку прямо в неотложке пришили и вот, как видишь, сижу, головой верчу, только немного поскрипываю. Она, всё записав, принялась за следующий вопрос. Потом, правда, на следующий день его с пристрастием допрашивали доктора по поводу пришитой головы, и ему пришлось врать, дескать, ему так сказали, что голова пришита, а он, лох чилийский, и поверил, типа на себе-то не видно.
Ночь он провёл спокойно, как будто провалился в пропасть, или, как говорят америкосы, спал, как скала, после года болтанки по Нью-Йорку. Прыжков между станциями сабвея, когда он перебегал из поезда в поезд, чтобы ещё на час-два продлить прерванный сидячий сон. Сидячий сон – это песня, песня про попавшего в капкан волка. Это сплошной стон, рычание словно замурованного, скованного судорогой тела, отёкшей шеи и головы. Но это всё, что дарят добрые дяди из офисов бомжам как подготовку к вечной отсидке. Прилечь запрещено под страхом пинка ментовским берцем под колено, после которого пассажира проволокут волоком по грязному полу, замызганному испражнениями, включая каловые массы, на выход, типа get out, motherfucker, и для удовольствия ментов-качков – подъём на руках