За дверью гремит тележка, развозя кефир, но девушки не двигаются с места. Мягко гудят потолочные лампы, по окнам снаружи колотит дождь. Пол мелко трясется: рядом со зданием пролегает тоннель метро, и можно услышать, как движется поезд.
– А кто такие Атланты?..
Вопрос звучит настолько неожиданно, что у Анны сбивается с таким трудом разложенный пасьянс. Таня с любопытством смотрит на нее и ждет ответа.
– Кто тебе сказал про Атлантов? – настороженно уточняет Анна.
– Да так, мужики какие-то болтали в коридоре… Это что, сказка такая местная?
– Сказка, да не совсем… – Анна качает головой, но потом вдруг улыбается. – Ох, тебе столько еще предстоит узнать здесь! Я даже немного завидую тебе, хоть и завидовать, вроде бы, нечему… – она перебирается на Танечкину кровать, садится по-турецки и начинает заново тасовать замызганную колоду карт. – Все, что ты видишь, на самом деле совсем другое.
– Расскажешь? – затаив дыхание, спрашивает Таня. Ее глаза блестят от любопытства, щеки разрумянились, рот приоткрылся.
– Это старая сказка. Ее мне рассказывали те, кто лежал в нашей больнице уже не первый год, когда я была здесь в прошлый раз. Давно это было. Кажется, вечность назад… – Анна смотрит в темное окно. По стеклу сползают капли дождя, оставляя длинные блестящие дорожки.
Это было пять лет назад. В переводе на время Красного Дома – примерно пять вечностей или пять часов, смотря как взглянуть на это. Тогда в палатах еще не было автоматических кроватей с поднимающимися спинками – только железные койки с продавленными матрацами, а стены были покрыты зеленой штукатуркой, которая отлетала большими пластами размером с блюдце. На этих ошметках Анька Лесникова в первую свою ночь выцарапывала иголкой рисунки. Местный психолог очень заинтересовался ими, долго расспрашивал Аньку о ее болезни и о причинах чудовищной депрессии, которая и стала, по его мнению, решающим толчком. Анька наплела ему тогда с три короба, лишь бы отвязаться: в подобных заведениях нельзя открывать душу всяким мозгоправам – так и до дурдома недалеко.
Все знакомые врачи тогда уже были здесь. А еще был доктор Таллинский, медленно умиравший от чахотки, и санитар Степа, игравший с пациентами в нарды и настольный теннис (за что его и выгнали в результате – поскольку отвлекался от своих прямых обязанностей). Был одноногий дед Василий и его сосед дядя Витя, которые тайком проносили в палату водку и устраивали ночные посиделки. Эти двое лечились в клинике уже седьмой год и знали все обо всех. У деда Василия была толстая ветхая тетрадь, в которую он записывал выдающиеся случаи, произошедшие в Доме за несколько лет, а также истории проходящих через него людей. Когда он доставал из чемодана свою тетрадь, из той постоянно высыпался разноцветный песок, и Анька, иногда гостившая у двух стариков, всякий раз удивлялась, откуда он берется. Вот тогда-то и услышала она самую удивительную на свете историю.
– Понимаешь,