Ему исполнилось пятьдесят шесть, он твердо решил заякориться, покончить с кочевой жизнью, загулами, он мечтал искренне о тихой спокойной жизни и представлял выпукло, отчетливо, как будет им хорошо теперь с Аннушкой в новом доме, особенно когда у Ивана заведутся дети, его внуки, и жизнь потечет ровная, красивая… Но вдруг разом все лопнуло. И деньги – они тяжело давались в последние сезоны на золотопромывке, где нередко ломались крепкие тридцатилетние парни, – не радовали, не грели.
Но и эта обида, как бы велика ни была, затерлась, изжилась. Аркадий Цукан снова приехал в Юматово, готовый просить прощения, но не смог преодолеть холодную отчужденность Анны. Потрепанный баул с вещами и коробка с документами, письмами, выставленные в сенях, довершили угрюмую неизбежность разрыва.
«Уфа, ул. Нижняя, 24, Цукан Е.М.» прочитал на конверте и поначалу не мог сообразить, что это письма к матери. Небольшая стопка, перевязанная тонкой тесьмой. Немудрено, сорок лет прошло, как она уехала спасать Федора Цукана в далекий Салехард и пропала. А он остался один в пятнадцать лет и мало переживал из-за этого. Мать вспоминал, когда хотел похвалиться своими успехами: «Один из лучших молодых водителей в автобазе, комсомольский вожак, поездка в Москву…» И особенно Настеной, на которой решил твердо жениться, что друзьям казалось немыслимым, а он упрямо добивался своего. Ему хотелось, чтобы за столом в заводской столовой, где они отмечали свой первый семейный праздник, сидела бы мама – Евдокия Михайловна, красивая женщина по мнению всех знакомых. А пришли только подружки Настены, да механик с молодыми водителями…
Аркадий с трудом разбирал корявую скоропись на серой оберточной бумаге. Отец описывал свою жизнь на лесоповале в бараке почти на сто человек, где их со станицы Качалинской осталось двое. Третий – Сенька Круглов, умер недавно. Его придавило лесиной. Просил Федор Цукан прислать махорки, сала и сапоги его армейские, что хранятся в чулане. Во втором письме он писал, что заболел и с трудом выходит на работы. Просил снова прислать продуктов и сообщал, что их скоро отправят в Сибирь на строительство металлургического комбината, где обещают вывести на вольное поселение, а там вскоре и сроку конец. Рекомендовал им переехать к старшему брату Семену, который хорошо устроился с семьей в Новосибирске, работает главным бухгалтером в горкомхозе.
Представить отца среди лагерных доходяг не получалось.
Письма не вызвали ни жалости, ни сострадания, отец запомнился сильным, веселым, а особенно его голова голая, как коленка, черные усы и раскатистый смех, когда он ловил во дворе, широко расставив руки. Поймав, подбрасывал высоко-высоко так, что его сердце трепыхалось в груди воробьишкой. Еще запомнилось, как пытался помочь точить саблю, с трудом ворочая рукоять, а двоюродный брат Сашка – много старше – цеплял за рубашку и кричал: дай мне, ты слабак… Когда оттеснил, стал крутить так быстро точильный камень, что искры снопом полетели из-под сабли. Отец похвалил Сашку,