Ивата почувствовал аромат благовоний, который, как ему показалось, отличался от запаха в доме Кане-сиро. Слишком сладкий, цветочный. Сакаи повернула налево, в кухню, и, пораженная увиденным, резко остановилась: здесь, похоже, уже давно безраздельно царила жуткая грязища.
– Сакаи? Что там?
Она ответила, рукой прикрывая рот:
– Ничего, гниль повсюду.
Ивата прихрамывая поднялся на второй этаж. На стенах он увидел множество фотографий пожилой четы, ракурсы и интерьеры которых менялись так же, как со временем и лица супругов Оба.
Дверь в спальню была открыта. Из дверного проема виднелись лишь голые ноги жертвы. Сквозь похожую на папирус тонкую кожу с пигментными пятнами просвечивали бордовые вены. На пол рядом с телом падал сероватый свет из окна. Ивата почувствовал запах фекалий, но сквозь него пробивался другой, землистый, с нотками цитруса, тот же, что и в спальне у Канесиро.
Снова ты.
Стоя в дверях, Ивата рассматривал место преступления. Женщина лежала на полу, на смятых простынях, очевидно, ее на них тащили. Два мраморных шарика ее глаз были направлены в сторону моря. Пониже груди у нее зияла дыра. А позади трупа, на стене, было изображено черное солнце, размером с Ивату.
Ивата услышал слабое тиканье золотых часиков – тех, что он заметил на фотографии на руке госпожи Оба; она держала их на прикроватном столике.
– О, просто супер! Классный дизайн обоев. – Сакаи поднялась на второй этаж и вручила Ивате резиновые перчатки. Он аккуратно обошел пятна крови и присел на корточки рядом с телом, опираясь на руку для равновесия. Потом достал фонарик и посветил в отверстие в груди женщины.
– Сердца нет.
Ивата поднялся и подошел к черному символу на стене.
– Есть различия в размере и форме – возможно, у него тряслись руки, – но символ тот же самый. – Он приблизился к стене и принюхался.
– Опять уголь? – спросила Сакаи и, понюхав рисунок, добавила: – Нет, что-то другое.
Оба уставились на пол. Урна с прахом была перевернута, пепел лежал небольшой серой горкой.
– Останки бедного господина Оба? – сказал Ивата.
Сакаи наморщила нос и присела рядом с телом. Она осторожно перевернула указательный палец правой руки жертвы. Он был испачкан углем и пеплом.
– Он заставил ее нарисовать черное солнце прахом собственного мужа. – Сакаи прикусила губу. – Потом вырвал у нее сердце. У Канесиро-отца тоже. Но почему ни у кого другого?
– Он пришел туда из-за отца – за его сердцем. Остальные умерли, потому что оказались рядом.
Сакаи сложила руки на груди.
– Ну и какая же связь между Цунемасой Канесиро и госпожой Оба?
– Не забывай про господина Оба, – усмехнулся Ивата.
– Мы не можем включить покойника в список жертв.
– Я включаю его в список сопричастных. Он ведь участвовал в ритуале.
Сакаи легонько