– У нас все-таки траур, – буркнул в ответ Алексей Петрович, опустив глаза, – могло бы и не светить так ярко.
– Папа не пришел, – перебила его женщина, поджигая зажигалкой сигарету, вставленную в рот.
– И слава Богу, – отозвался ее муж, нервно потирая свои поношенные брюки.
– Выражения выбирай! – Анна Владленовна воинственно посмотрела на тех, кто бросил на нее неодобрительные взгляды, и те тут же опустили глаза в землю, – он на поминки зайдет.
Алексей Петрович устало кивнул в ответ и вздрогнул, встретившись взглядом со священником.
– И скажи-ка мне, мачо, о чем ты там со Светкой на парковке шушукался, а?
– Андрей, – шепотом позвала Женя, заметив застывшее выражение на лице своего жениха, – Андрей. Андрей!
Мужчина несколько раз дернулся, и девушка увидела, как трясутся кончики его пальцев.
– Андрей, – она потрогала его за правую руку, – хватит трястись.
Мужчина озадаченно посмотрел на нее, и Женя тут же отвернулась. Ее взгляд упал на ряд маленьких крестов, торчавших из земли не больше, чем на полметра. Она вытерла слезы тыльной стороной ладони и повернулась на мать Кости, которая что-то громко выкрикнула. Явно заскучавшая женщина сбрасывала пепел с сигареты на землю рядом с могилой своего сына, и Женя бросила на нее неодобрительный взгляд. Анна Владленовна нахмурила брови, и девушка поспешно опустила глаза в землю.
– Не хватает смелости подойти ближе?
Сергей Кузнецов вздрогнул от звука незнакомого женского голоса и вышел из-за своего импровизированного укрытия.
– Городская газета, – представилась Олеся, поправляя складки помятого пальто.
– Не интересует, – парень отвернулся и спрятался за высокими массивными надгробиями богатых горожан. Двое из них, как он знал – криминальные авторитеты – заказали себе при жизни надгробия из синего гранита, а третий – поэт местного масштаба – ограничился обычным серым гранитным монументом со статуей самого себя наверху и цитатой Пушкина, выполненной в позолоте.
– Интересно, что сейчас все они лежат в одной земле рядом с подростком из бедной семьи, – продолжила Олеся, словно прочитав его мысли.
– Это сарказм жизни, – пожал плечами он.
– Ирония, – поправила его журналистка.
– Пусть будет ирония, – пробубнил Кузнецов.
– Стоите здесь, спрятавшись за спинами призраков нашего прошлого, и трясетесь, как маленькая девочка, – с презрением бросила Олеся, разворачиваясь, – это не сарказм, и не ирония. Это трусость.
– Я не трус, ясно! – возмутился парень, сделав шаг к ней.
– Правда? – Олеся остановилась, – тогда почему вы так боитесь?
– Я его не убивал, – устало ответил Кузнецов, вздыхая, – Это вы хотели услышать?
– Я хотела услышать правду, – девушка медленно пошла вперед, загибая пальцы.
– Это