– Интернат! – взывал зычный голос пионервожатой, – стройся… Направо, шагом марш, раз, раз, раз, два, три, левой, левой, интернат, держим строй!
Мы с подружкой очень стеснялись того, что нас называют интернатом.
– Как баранов ведут, – возмущалась я.
Но пионерами мы пробыли недолго. В стране полным ходом шла перестройка, и имя Ленина теряло свою силу. Взрослые бурно обсуждали происходящее в высших эшелонах партии. Старшеклассники уже не носили красных пионерских галстуков, а из динамиков телевизора и радио лилась антисоветская пропаганда. Из открытых окон слышались песни хулиганского содержания.
Теперь Ленин из вождя великого народа вдруг превратился в немецкого шпиона, а товарищ Сталин перешел в статус главного врага страны. Даже стоящий у власти первый президент СССР Горбачев стремительно терял авторитет.
Гузель где-то услышала, что горбачевская перестройка подточила государственные запасы и оставила народ без продовольствия. Она со свойственной ей детской наивностью подошла к нашей воспитательнице и поинтересовалась:
– Скажите, а правда, что наш президент Горбачев всю одежду и продукты народа к себе утащил, а нас без еды и тепла оставил? Почему его до сих пор не арестуют?
В стране в это время прилавки продовольственных магазинов действительно пустовали, и продуктовое довольствие перешло на карточное снабжение. Продукты выдавались в ограниченном количестве и строго по талонам. Около магазинов с вечера стояли километровые очереди. В нашей интернатской столовой порции тоже серьезно уменьшились. Отопление включали в конце октября, и мы сильно мерзли. По нашей казарменной спальне в прямом смысле гулял ветер.
В спальной комнате нас, девочек из четырёх классов, было четырнадцать человек. К третьему классу я со всеми крепко сдружилась и уже не чувствовала себя так одиноко.
В особенно холодные дни мы укладывались по двое, но воспитатели, дежурившие по ночам, нас разгоняли. Тонкие прохудившиеся от долгой службы одеяла не спасали от холода. Мы ложились спать в одежде и еще долго дрожали, безуспешно пытаясь согреться. Вторых одеял нам не выдавали – не положено. Воспитателям задерживали зарплату, и они жаловались друг другу, кричали, срываясь на нас. Никто не знал, что будет дальше. Разбитые стёкла подолгу не вставлялись, а разваленные шифоньеры не ремонтировались. За батареями и в шкафах шуршали мыши, с которыми тоже никто не боролся. Тараканы полчищами разгуливали по тумбочкам. Нам стали запрещать привозить из дома продукты.
Теперь мы, подражая старшеклассникам, тоже перестали повязывать красные пионерские галстуки, и нас за это никто не наказывал; на это больше не обращали внимания. А Серега повязывал «кусок кумача», как он стал называть пионерский галстук, себе на голову и смешил нас, притворяясь бабушкой. Еще пару месяцев