Потом начался германский поход, а он остался со сломанной ногой. Мы вернулись, а он уже не новобранец, а исправный солдат, и улыбается мне, как ни в чем не бывало. А я зла не держу.
Ну, а остальное ты знаешь. А теперь – последний раз: salve, Тит, и поспим, пока есть время.
– Погоди, погоди, – пробормотал Тит озабоченно. – Что же это получается? Я не пойму. Так этот наследник, сын Аспазии и твоего отца…
– Да, – сказал Пантера, зевая и укладываясь поудобнее. – Это Бибул.
Глава вторая Мирра
Воробей, прыгая вверх и вниз по скале над спящими, долго примерялся к остаткам пиршества и, наконец, набравшись отваги, спорхнул вниз, на пузатый глиняный кувшин. Пустой кувшин ответил острым коготкам сухим кашлем, и воробей шарахнулся прочь, обратно на скалу, обиженно оттуда чирикнув.
Бибул открыл глаза. Услышав птичий щебет и недалекий плеск, он какое-то время не мог понять, где находится, и приподнялся на локте.
Кувшин, корзина, чаши, разбросанная в стороне одежда. Рядом – Пантера и Тит, оба голые. Они по очереди ритмично похрапывают: басовито и коротко – Пантера и неожиданно тонко, фистулой – Тит.
Бибул снова лег и закрыл глаза.
Все ясно. Если рядом с кувшином находится Пантера, можно биться об заклад, что кувшин пуст, как…
Как лоно девственницы.
Бибул открыл глаза.
Он вспомнил.
Молокосос, говорили они, боится юбки, и пили вино, и смеялись.
Гнев вспыхнул в нем. Обидно не то, что Пантера прав, а то, что он всегда прав.
Словно прочитав его мысли, Пантера заворочался и пробормотал что-то во сне. Бибул закрыл глаза.
Пантера… Он кичится своими мышцами и луженой глоткой. Где ему понять…
Пантера снова заворочался.
Что там рассказывал Пантера?
Тайна? Животное. Где ему понять…
Савеянки, говорят, любвеобильны…
Бибул дышал ровно