Увиденное нисколько не смущает и не пугает Таню; напротив, это кажется ей почему-то симпатичным, и даже притягательным, она буквально чувствует под своей кожей округлые магнитные шестеренки, которые подталкивают ее поближе, к стальной махине. Она улыбается. Это улыбка пятилетнего мальчугана, вдруг обнаружившего прямо перед собой свою любимую игрушку.
«Ты не один, я не одна; сердце мое с тобой навсегда; нити судьбы… трудно понять…» – вспоминается Тане обрывки из старой песенки, которую просто обожал Васик, ее парень. Который сейчас кажется ей бесконечно далеким, как Плутон – самая холодная и дальняя планета Солнечной системы.
Какой-то неслышимый, непостижимо приятный голос тихо ободряет ее, шепчет на ушко что-то ласковое, хорошее. «Все будет хорошо», – говорит он. Она верит этому неясному голосу, исходящему изнутри, но принадлежащему ни одному из ее голосов; «Жалобщик» и его недовольный брат-близнец – все они затихли и спрятались, заглушённые этим волшебным серебристым голосом, рисующем прохладные морозные узоры на тонком льду ее сознания. Он мягок и терпелив, этот странный всеведающий голос.
Всего ничего – только несколько шажочков.
Она уже почти у пульта, так, наверное, называли эту штуку те, кто ее создавал.
Мягким пластичным жестом, которому бы позавидовали лучшие балетмейстеры мира, (так девушки кидают на пристани свой вышитый платочек, надолго прощаясь с уезжающим любимым человеком) она вытягивает правую руку вперед, чуть наклоняется (при этом glandula mammaria под мягкой тканью платья вздрагивают и сладостно напрягаются, затвердевают, словно маленькие точеные камешки); это восхитительно. Таня ощущает себя неразделимой частью всего этого – ее последнее осознанной чувство перед тем, как теплая девичья ладонь, несущая свет и восторг бытия, соприкоснулась с холодной поверхностью бездушного омертвелого металла…
(Нет. Оно не было последним, это чувство. Де жавю. Вот что на мгновение вернулось к Тане перед тем, как яркая