В ушах у меня зазвенели колокола, а дневной свет погас напрочь. Я словно мешок с говном осел на асфальт за помойкой, но даже не смог сразу осознать, что больше не стою, а лежу. В голове булькало и свистело круче, чем с перепоя. Морда вся онемела, так что я даже не почувствовал, как от полученного удара расползлась моя маска, кусками отлетевшая за уши на эластичных ремнях креплений. С трудом приоткрыв один глаз, я попробовал хоть что-нибудь разглядеть, но у меня нихрена не получилось. Тогда я дал пару очередей, дожигая патроны в то место, где по моим расчетам должна была находиться гребанная крыша. Мои мозги упорно отказывались ворочаться, а в черепе мутными волнами переливалась уорхоловская113 блевотина. Через свист и звон в ушах я услышал где-то далеко-далеко рев «Ремингтона» и окончательно отрубился.
Очухивался я рывками. Я помнил хлопки рамиресовского карабина у меня над головой. Я помнил, как он тащил меня куда-то, ухватившись за эвакуационную стропу на жилете. Еще помнил, как не смог поднять свой карабин и потянул из-за пояса сорок пятый. А потом было что-то холодное под спиной, только я не мог уверенно сказать, я на нем лежал, или оно на мне. Все в башке крутилось волчком. Потом помню лицо какого-то незнакомого парня, маячащее перед моим носом. Помню маленький фонарик, которым мне какая-то падла светила сначала в один глаз, а потом во второй. Мой череп разламывался от постоянной пульсирующей боли, и неудержимо тянуло блевать. А потом была темнота. Периодически я пытался открыть глаза, но у меня ни хрена не выходило. Только на какие-то секунды, наверное. Но цельная картинка никак не хотела складываться.
Сколько я так провалялся – сказать не смог бы даже под пытками. Но понемногу стал отходить. Теперь я просто дрых от той дряни, что мне ширяли в торчащую из руки капельницу.
А окончательно очухался я от того, что начало дергать простреленное копыто. Ляжка болела и просилась в пляс. Я с закрытыми глазами протянул руку и потер ее, чтобы перестала дрыгаться. Под пальцами оказалась повязка. И копыто было по-прежнему на месте, и это очень радовало, зная полевую хирургию, особенно штатовскую.
Через закрытые веки красным маревом пробивал свет. Где-то слышались голоса. Постепенно я смог снова приручить уже отвыкшие от хозяина уши и понял, что голоса слышны совсем рядом, возможно где-то за стенкой. Тогда я решил, что мне нехрен больше спать и, не меняя позы, попытался открыть веки.
Свет резанул глаза так, словно в них плеснули кислотой. Были у меня прецеденты, есть с чем сравнивать. Когда навернувшиеся