– Я знал, что ты справишься! Неделю принимал плоды трудов твоих в Киеве, и вот теперь поспешил сюда, торопясь встретить тебя с последним оброком.
– Я тоже рад тебя видеть, дядя, но не стану скрывать: тяжело дались мне эти успехи!
Соломон внимательно посмотрел в глаза Натана и ласково похлопал его по щеке:
– Всё понимаю, мой мальчик! – сказал он – Но так уж устроен мир: чтобы чего-то достичь, нужно с чем-то расстаться. И неважно, с чем: золотой монетой, затраченными усилиями или пустой иллюзией – только так мы достигаем успеха! Но хватит философии – обозом с деньгами и прочим добром займутся вот эти достойные мужи, а мы с тобой едем в терем, что я купил для тебя у одного гойского купчины. Как только я приметил этот дом, его дела покатились под гору, и он был счастлив уступить его даже за ту жалкую сумму, что предложил ему я!
– Я теперь не один, дядя! – заявил Натан и подозвал приобретённую в селе девочку.
Та подошла, и Соломон, оглядев её внимательно, спросил:
– Как твоё имя?
– Анфиса! – сказала та и поклонилась в пояс.
– Сколько тебе, Анфиса?
– Скоро шестнадцать. – отвечала девушка, несколько удивив обоих.
– Надо же, а я принял тебя за ребёнка! – сказал Соломон, переглянувшись с Натаном – Должно быть, из-за темноты.
– Совсем нет, дяденька! – заверила та – И белым днём мне дают меньше. Это из-за моей худобы и малого роста, а между тем я уже совсем взрослая, и по хозяйству управляюсь не хуже любой бабы! Умею и готовить, и в доме прибраться, и ткать, и…
– Достаточно и того! – заявил мужчина, не желая больше выслушивать девичью трескотню.
Затем он повернулся к племяннику и одобрительно пзаметил:
– Молодец, правильно поступил! Я ведь всю прежнюю прислугу из дома выгнал – нечего путаться под ногами тем, кто служил чужим господам. Так что, на первых порах, эта пигалица тебе как нельзя кстати, а там и других слуг наберёшь!
Он ещё раз взглянул на Анфису и довольно улыбнулся. «Эта сгодится не только по хозяйству! – подумал он – Тем лучше: чем раньше племянник познает женщину, пусть и гойскую, тем быстрее выбросит из головы Рахиль!» Две повозки двинулись в глубь города по освещаемым одной лишь луной улицам, и вскоре остановились у ворот забора, за которыми возвышался терем, в ночной мгле ничем не отличавшийся от других