– Ежели правду, то худо нам будет, братишки! Захлопнут нас, видать, скоро. И село-то, как нарочно, Мышеловкой называется!
– Это верно, Ефремыч. Но ты близко к начальству. Не слыхал, не собираются сниматься?
– Як это так зныматись? Это куда же? А Кыив шо? Хвашистам на знущение (поругание) оставыть?
– Оно, паря, конечно, жалко Киева, что и говорить: и сам город красавец и как нито столица, – ответил Ефремыч со вздохом. – Но ить и саму Москву Кутузов отдавал французам.
– Так то ж зовсим другое время было!
– И что же, что другое? Война, она, паря, осталась войною и в наше время.
Но боец-киевлянин не соглашался с доводами Ефремыча:
– Тоби, дядько, нэ важко (тяжело) будэ з Кыевом по-прощатысь: твоя хата, мабуть, далэко на восходи. А моя хата – тут вона, на Подоли. Я тут народывся, тут хрыстывся, тут навчився, тут влюбывся. Тут я, прызнаюсь, первый раз и поцылувався. Як же мени отдать все это хвашистам?! – Киевлянина не видно было в темноте, но все почувствовали, что говорил он с комком в горле.
Ефремыч молчал. Ничего не нашел он сказать парню в утешение. Да и не требовалось: все, в том числе и сам киевлянин, понимали, в каком положении был Киев и в какой сложной обстановке оказались они – его защитники.
Еще совсем недавно в самом центре небольшого поселка стоял неказистый двухэтажный домик, построенный до революции мелким торговцем товарами повседневного спроса. Людям переднего края стойкость зтого домика пришлась по душе. От взводных окопов изломанной линией тянулся к нему – теперь командному пункту командира роты – ход сообщения. Когда Мурманцев и Астронов, пригнувшись чуть ли не до колен, спустились в темноте по каменной лесенке в подвал, им показалось, что они переступили порог ада. В глаза и нос им плеснул плотный едкий махорочный дым. Прямо против двери за белым кухонным столом сидел совсем еще юный командир роты лейтенант Волжанов. Он кивком головы пригласил Мурманцева на свободный табурет.
– Где Лихарев? – спросил Волжанов.
– Взводный убит, помкомвзвода ранен, все командиры отделений тоже погибли. В первом взводе осталось…
Дверь взвизгнула, и в подвал вошел комиссар батальона старший политрук Додатко, человек невысокого роста, с легкой кривизной ног кавалериста. Хотя ему не было еще сорока лет, выглядел он старше.
– Вот это курнули! Хоть два топора подвешивай, – сказал он, улыбнувшись. – Продолжайте совещание, товарищ Волжанов.
Мурманцев доложил, что в первом взводе в строю осталось восемь человек. Это удручающе подействовало на командиров.
Комиссар внимательно посмотрел на ефрейтора и пошутил:
– Такие богатыри, как Иван Ильич, сойдут не за восемь, а за двадцать восемь. Верно я говорю, товарищи?
В подвале возникло небольшое оживление. Вспомнились довоенные комичные «истории», которые случались с Мурманцевым в первый год его службы.
Как