– Милости просим, милости просим, – заулыбалась она Джону, отходя к перилам, чтобы тому было проще войти.
А потом вонзила руки в бока и закричала Василисе:
– Хватит на дворе прохлаждаться! Иди к гостям! Негоже одних родителей оставлять. Отец еле отдувается.
Василиса скорчила губки жалостливо, еще пару раз стукнула по котлу, отдала ложку ВУмнику и нога за ногу поплелась в дом. Марья Моревна строго смотрела на дочь, но с каждым шагом Василисы взгляд ее все смягчался и смягчался:
– Выручай, доченька, мы языкам не обучены.
Когда Марья Моревна сказала про Батю, что он один отдувается, она нисколько не покривила душой. Батя сидел в горнице, как обычно на своем стуле с высокой резной спинкой, и, отдуваясь, пил чай из стакана в резном серебряном подстаканнике.
Рядом с ним только что присел Джон с мокрым локтем, но уже без ссадины. Джон с любопытством оглядывал общество, про которое древние писатели сказали бы, что оно было разношерстным.
Древние писатели даже представить себе не могли, насколько точен был их язык. И насколько разношерстным может быть общество.
Итак, Джон, покачивая головой, узрел следующее:
Посередине горницы на табурете стояла большая стеклянная гусятница, в которой неторопливо пошевеливала плавниками, щука. На лавке на подушке лежал черный с рыжими пятнами кот с золотой цепочкой на шее. Кот жмурился, иногда открывал пасть, но звука при этом никакого не издавал. Под лавкой сидел другой кот – серый в темную полоску. Этот был в одном сапоге. Второй сапог он тряс перед собой и время от времени из сапога выпадали монетки и старинные ассигнации. Серый кот иногда отрывался от своего дела и вопросительно поглядывал то на щуку, то на черного кота. Перед каждым котом стояли плошки с молоком и сметаной.
Старичок Прохор сидел на пуфике возле гусятницы со щукой. Он что-то напряженно высматривал в воде, шевелил губами и загибал пальцы.
Вошла Марья Моревна и налила Джону чаю. Джон взял большую баранку с блюда и, спрятав лицо за баранкой, наклонился к Бате:
– Трофим Трофимыч, давно сидят?
Батя промолчал и только прикрыл веками глаза. Зато Марья Моревна горестно воздела очи к потолку.
– Антологию пересказал? – шепотом спросил Джон.
Батя, как сидел с закрытыми глазами, так и остался сидеть, только кивнул.
– А мифы Древней Греции?
Батя кивнул.
– И "Записки Иона Тихого"?
Батя и тут кивнул
– А "Понедельник начинается в субботу"?
Батя кивнул дважды.
– Себя-то он любит, – вполголоса проговорила Марья Моревна, – свои подвиги в литературе по два раза рассказывает.
Джон откусил от баранки и хлебнул чая. На его лице явственно было написано слово, которое он из вежливости оставил при себе.
– Бедолаги, – хотел сказать Джон, но удержался.
Дверь раскрылась и в горницу вошла улыбающаяся Василиса с кувшином, прикрытым белым полотенцем, в руках.
– Парного