***
Одной из давних привычек Эжени была проверять время на своих часах. Каждое утро она включала радио за завтраком и, не вслушиваясь в летящие навстречу утренней прохладе слова, выпивала неизменную чашку черного кофе. Эжени дожидалась, когда пропикает ровно семь, и сразу выключала приемник. Ее часы имели странное свойство: ночью они всегда шли точно, но стоило Эжени проснуться, и часы начинали забегать ровно на семь минут. Эжени никогда не утруждала себя прослушиванием новостей. Она считала их химерой времени. Должно быть, это шло в разрез с ее работой в местной газете, в представлениях Кирико, но не для Эжени, которая считала газетную коммерцию средством продлить существование, и она была вовсе не связана с интересами или неинтересами Эжени. К своим двадцати пяти годам она успела достать всех друзей и знакомых своими размышлениями о бытии и существовании. В конечном счете, придя к выводу, что этим лишь отталкивает их, она смирилась с тем, что ей суждено до самой смерти скитание по сумасбродному миру философии в полном одиночестве. И когда на короткое время Эжени смогла разделить его с представителем рода человеческого, ее оазис одиночества обрушился, оставив непереносимо острые осколки в ее сердце, напоминающие о себе ноющей тяжестью в дождливые зябкие дни. В один из таких дней, когда на их городок устремилась всей своей внезапностью осень, в остром приступе одиночества, Эжени сидела напротив окна, и, глядя в никуда, размышляла о том, что по ее мнению осталось в недалеком, но все же прошлом. В распахнутое окно врывались льдинки дождя и шорохи осени, Эжени куталась в пропахший запахом Кирико палантин. Она не обращала на бивший ее тело ознобом холод и лишь сетовала на отсутствие под окном ставшей уже привычной раскидистой яблони, которая разрослась так, что грозила ввалиться в ее окно, и потому дерево пришлось спилить. Теперь пейзаж был таким же сиротливо-унылым, как и сердце женщины, на него смотревшей. Она вспоминала, какое удовольствие ей приносило наблюдать за игрой света и тени, скользившим по молодой весенней листве, омытой свежими каплями утреннего дождя, на листву еще не запылившуюся дневными неурядицами, сверкавшую кристаллами куприта под лучами ослепительного солнца. И теперь Эжени горько убеждалась, что все меньше явлений связывает ее с окружающим миром. Если раньше редкие гости, зайдя в дом, всегда восхищались густыми гроздьями белых цветов, повисших на ветвях яблони, то теперь в ее окнах стояла лишь пыль нечасто проезжавших автомобилей и бесцветные стены соседних домов. С унынием седой вдовы эта девушка, чья красота еще не успела поблекнуть, несмотря на ее склонность к постоянной меланхолии, со свойственной юности горячностью решила, что ей суждено все оставшееся ей время провести под дождливым небом в бесплодных попытках воскресить минувшее. Ей не хотелось