– Дом Коробковой, – не удержался ботаник, за что схлопотал подзатыльник.
– И дом за ним, отсюда не видно, тоже пока наш…
– Позвольте полюбопытствовать, господин поручик, – с задиристыми нотками заговорил Петр, – отчего вы все повторяете: «пока», «пока»…
Бачинский поглядел на него и, решив по шинели, что солдат, отвечал на «ты»:
– Оттого, голубчик, что я не знаю: что с нами будет через день, через час…
– Вы не верите в нашу победу? – уже с вызовом спросил Петр.
– Я… – Бачинский глянул на нас, потом на юнкеров, что прислушивались к разговору, и отвечал Петру ровным, бесстрастным голосом: – После отречения Помазаника я не верю уж ни в Бога, ни в черта, ни в Россию – ни-во-что. – И замолчал.
Последовало обескураженное молчание. И все разом заговорили.
– Господин поручик, отчего ж вы с нами? – крикнул кто-то из юнкеров.
– Я не с вами, господа, я с собой, – ответил Бачинский бесстрастным, ровным голосом, отчего последующее прозвучало не трескучими словами, а как бы шло от его сердца. – Хочу умереть с сознанием, что сделал для Отечества, которое безмерно люблю, все, что в моих силах. Долг перед собой, если угодно.
Как это было созвучно с тем, что испытывали мы с Петькой, когда ушли из Корпуса и подались на фронт. Помню, в ту минуту я подумал про отца. Ведь оба, и он, и поручик, были прозорливы и наперед знали, чем все закончится. Но отец по отречении Государя подал в отставку и увез семью в Сербию, а Бачинский, понимая всю бессмыслицу и безнадежность, пришел к нам. Умирал ли отец с сознанием, что сделал для России все, что в его силах? Или же в отличие от поручика слишком любил жизнь и себя.
Ко всему привыкает человек, даже к виду смерти. Казалось, мы с Петькой повидали ее довольно, чтобы свыкнуться, но когда, выйдя на улицу, я увидел впереди на Никитской лежащих на мостовой юнкеров, у меня царапнуло по душе. Один успел добежать почти до того тротуара, остальных свалило на нашей стороне. Теперь этот путь предстояло проделать нам. Я бросил взгляд на ботаника. В глазах у него стоял ужас.
Сосредоточившись в нескольких шагах от угла, мы присели на корточки и закурили, кто знает, может статься, по последней. По договоренности с поручиком, юнкера из разных окон не переставали тревожить большевиков, провоцируя их пулеметчика на ответный огонь. Петров хронометрировал время, что тот тратит на перезарядку.
– От тридцати секунд до минуты, – пряча часы, сказал прапорщик. – Ну, с Богом?
Мы встали и изготовились к броску, выжидая, когда пулемет замолчит. Наконец-то!
– А леший его знает! – не решался прапорщик.
– Я спытаю, – вызвался Аникеич, перекрестился и в два прыжка оказался на мостовой.
Очередь! Аникеич нелепо взмахнул руками и рухнул на булыжник. Мы ахнули.
– Мать