А так бывает, разве что – в начале,
где свет скользит ничтожную минуту
по ржи и нуту,
по камню, отверзающему пропасть.
И – ничего, похожего на робость,
среди людей. Незримо и не косно
схожденье в космос…
Обыденны весенние гримасы
вне городов. Натравливанье массы
порой приводит к литерным интригам,
к венцу – расстригам.
А ты – летишь домой из невозврата,
от похорон к сакральности парада,
молясь на чудеса – не без опаски —
апрельской пасхи.
В луче звезды рассветной – тусклой, рыжей —
сырую жесть просушивают крыши,
и время испаряется с базальта,
с песка, асфальта;
твой госпел чаячий – правдивый, резкий —
направит руку к краю занавески.
…и всё-то – звон. Былое бьётся насмерть —
для нас… Для нас ведь…
Стансы
…вещает извилистый почерк
ручья по овражьему дну —
что стали, пожалуй, короче
минуты – на песню одну.
Что, собственно – дни на исходе,
в ночи же – черно, пустово;
что пульс – надрывается. Хоть и
ты – не ощущаешь его.
Какая-то тихая повесть
живёт в перекатах волны;
сестрица отчаянья – совесть —
читает урывками сны,
где – ни озаренья, ни бездны,
ни чувства – извечная тьма;
и, кажется, пращур небесный
смеётся и сходит с ума…
Маневры 17
…тягач опрокинул быт, замыкая травы
сургучом колеса – замер, осел, притих;
мы здесь – саранча. Но, старшие наши правы —
отеческий долг заставил сюда прийти.
Сытый локатор, конвульсия низкой цели,
арабская цифра вьётся ужом в часах, —
двигаясь маршем мы, кажется, повзрослели.
И верим теперь во взрослые чудеса.
Ветер дышит в курай. И, окропив равнину
смехом сапсана на партитуре зари,
гонит в беззвездие облачности рванину,
и бранью славянской над ковылём сорит.
…отданный нам приказ – исповедь инородца.
Сутулый язычник внемлет ей – со слезой,
не усекая, – за что ему честь бороться
с химерой брони, – уж лучше хлыстом с козой…
Сколь же он прав – в недалёком кощунстве данном;
веришь ему, что истине… Вот – собирай
мелочь страниц, и пакуй её чемоданом,
тем распрямляя двойную свою спираль.
И не икона, но – грубый лубок портрета
вытравил комнату в душный музейный зал;
тени длинны, подрагивает сигарета
и страшное утро смотрит тебе в глаза.
* * *
…рос ли тиран златоустом (сиречь – поэтом),
грезил Колхидою и золотым руном?..
Кто