Воистину – камень, заброшенный позже в Рим
шипел на рассвете слезой – угловат, незрим;
шипели слова, испаряясь что дождь скупой.
И мир отворялся бегущей к горе тропой…
…блестела Афина, мерцала впотьмах сова;
два лика монеты – одна на века молва,
два мужа, два сына, к суду – две больных души, —
один только трепет – как Он их судьбу решит.
…земля благодарна, корми её. Все дела —
изрёк кровопийца, которого смерть ждала;
но дальше участка неведомо – кто важней
Паллады немой, да совы в обороте к ней…
LEO
…дёготь и войлок. Родина;
пар, витражи, кутерьма.
Всё что ни станется – пройдено;
игры больного ума.
В той околесице суженый
(суженый, суженый ли?)
встречен дорогою суженной,
шпальной дорогой – вдали.
Двух циферблатов окружия
пульс не торопят уже;
свет выбирает оружие.
Прах оседает в душе…
DIE LETZTE EIFERSUCHT
…часы не спешат. Ты, сощурясь, смотришь
в планшет потолка, подсвеченный фарой
соседской телеги, как тени по́ три
шуршат на обоях фатеры старой.
Лежишь, одеяло измяв руками,
считаешь неведомое, обезумев,
и самый горячий обсценный камень
выпрыгивает из груди на зуммер.
Тебя ничего не тревожит, кроме
успехов молчания в аппарате
словесности.
Он – африканский Роммель,
фельдмаршал Тобрук, генерал-каратель.
…она не простая. Нет, не простая, —
ступает неслышно и шлейфом душит
знакомых ветров. А за нею стая —
их головы серы, прижаты уши.
Кивает она вожаку, что ближе
подходит, беззвучно садится подле.
И стая дорогу усердно лижет;
следы высыхают – вода ли, пот ли.
…так – каждую ночь, во сне раздевая
её – в конуре, что в гнезде орлином —
кричишь – будь же проклята мировая!
и голос летит над пустым Берлином.
Lighthouse keeper
…я не узнал его в рыхлой ночи́ сперва;
форму фигуры привычно делил на два
собственных имени. Впрочем, кому какой
толк от имён на скрещенье прямых рукой…?
Он поднимается в гору без счёту лет
и растворяется в свете – там, на скале,
где даже птица не пробует вить гнезда.
В час, когда ветер лют и не горит звезда
он зажигает свою, указуя кров
местоблюстителям чуда, ловцам даров,
бледного льна собирателям и ткачам.
…море гремело внизу. Человек молчал.
Мне показалось – звенели его шаги;
в тянущей мгле, где уже ничего, ни зги,
где и ключи и печати на все пути, —
он поднимается в гору.