В то же время статья Мережковского «Религия и революция» приоткрывает его понимание историко-литературного процесса. Размышляя о русской литературе XIX в., критик продемонстрировал отрицание преемственности как таковой: «Доныне существовали в России лишь отдельные явления высшей культуры, такие одинокие личности, как Пушкин, Гоголь, Л. Толстой, Достоевский; но почти никакой культурной среды, никакой культурной преемственности не было»244. Отчасти это позволяет ответить на вопрос, почему Жуковский мог быть «замолчан» в эстетических манифестах Мережковского без ущерба для его концепции истории литературы. Ранних русских декадентов в целом отличало понимание истории не как процессуального, протяженного явления. На языке поэзии подобные взгляды были высказаны в программном стихотворении В.Я. Брюсова «Фонарики», ломающего непрерывность истории и сравнивающего ее с дискретной вещью – фонариками.
Столетия – фонарики! о, сколько вас во тьме,
На прочной нити времени, протянутой в уме!
Огни многообразные, вы тешите мой взгляд…
То яркие, то тусклые фонарики горят245.
Статус Жуковского как поэта, близкого, по мнению Мережков-ского, императорскому двору, стал определяющим и делал нежелательными любые сближения его наследия с новым искусством. В романе «Александр I» писатель развил свою концепцию «придворной литературы», воплотив ее в образе Жуковского. Для этого Мережков-скому пришлось очистить образ поэта от всех других, «лишних» деталей его биографии и мировоззрения. Подобные примеры демонстрируют единство литературной критики и романного творчества Мережковского: ключевые тезисы своих литературно-критических статей он разворачивает и комментирует в художественной прозе. Рядом с дискредитированными в статье «Две тайны русской поэзии» поэтами становятся в романе «Александр I» и другие литераторы-«царедворцы», в частности бесспорный классик Крылов:
На своем обычном месте, поближе к печке, сидит баснописец Крылов. <…> Руки уперлись в колени, потому что уже не сходятся на брюхе; рот слегка перекошен от бывшего два года назад удара; лицо жирное, белое, расползшееся, как опара в квашне, ничего не выражающее, разве только, – что жареного гуся с груздями за обедом объелся и ожидает поросенка под хреном к ужину, несмотря на Великий