Творчество В.А. Жуковского в рецептивном сознании русской литературы первой половины XX века. Евгения Анисимова

сознании автора трилогии «Христос и Антихрист» сам статус «отца» приобрел негативные коннотации, а потому замалчивался или сознательно дискредитировался. В целом на протяжении многих лет метафора отцеубийства для Мережковского оставалась одной из наиболее востребованных. Так, параллельно с работой над своим первым символистским манифестом он переводит обе трагедии Софокла о царе Эдипе: «Эдип-царь» (1893) и «Эдип в Колоне» (1896), основанные на мотиве отцеубийства. Позднее, в речи «Интеллигенция и народ» 1918 г., подводившей итоги политическому перевороту 1917 г., писатель обращается к классическому образцу отцеубийства в русской литературе: «Интеллигенция, как Иван Карамазов, сказала: “все позволено, убей отца”. А народ, как Смердяков, сделал – убил. Произошло небывалое, всемирно-историческое преступление, народ стал убийцей своего отечества, отцеубийцею»237.

      Историософская концепция романа «Александр I» окончательно созрела в сознании Мережковского после революции 1905 г. и была сформулирована им в сборнике «Царь и революция», выпущенном им вместе с З. Гиппиус и Д. Философовым в Европе (в 1907 г. во Франции, в 1908 г. – в Германии). В подготовленной для сборника статье «Религия и революция» писатель подробно остановился на своем понимании деятельности декабристов. Неожиданно для современников Мережковский провел прямую аналогию между воззрениями декабристов и русских декадентов своего поколения: «С русскими декадентами повторилось то же, что с декабристами: от разумных и премудрых утаенное открылось младенцам»238. Суть деятельности тех и других, как считал критик, заключалась в утверждении царства Христа, которое могло быть достигнуто только через ниспровержение самодержавия и его фундамента – официального православия. Главной мыслью статьи, отразившейся в ее названии, стало слияние религиозного и революционного движений, которое не было реализовано «декадентами» 1825 г. В финале своей работы Мережковский недвусмысленно намекнул, на кого теперь возложена миссия окончательно соединить религию с социально-политическим переустройством мира:

      Религиозное и революционное движения русского общества, дотоле разъединенные, впервые соединились в декабрьском бунте. Наиболее сознательные и творческие вожди декабристов – Раевский, Ры-леев, кн. Одоевский, фон-Визин, барон Штейнгель, братья Муравьевы и многие другие вышли из мистического движения предшествующей эпохи. Подобно народным сектантам и раскольникам, эти люди «настоящего града не имеющие, грядущего града взыскующие», – другого града, другого царства, потому что и «другого Бога». <…>.

      Избранные есть уже и теперь как в русском народе, так и в русском обществе – это все, «настоящего града не имеющие, грядущего града взыскующие», все мученики революционного и религиозного движения в России. Когда эти два движения сольются в одно, тогда Россия выйдет из православной церкви и самодержавного царства во вселенскую церковь Единого Первосвященника и во вселенское царство Единого Царя – Христа239.

      Вплоть до конца 1917 г. Мережковский и