– Вы – гений, маэстро! Если бы на мне сейчас была шляпа, я бы ее снял.
– А в вас есть божья искра… – Дмитрий Дмитриевич почмокал мокрыми губами, пронзительно всматриваясь в мое лицо. – Приходите ко мне на Сретенку. Покажу вам свои картины. Хочется узнать мнение молодого таланта.
– Я же, преимущественно, вулканолог. Художества – это так, забава, хобби.
– Милок, я творю для народа, а не для горстки горделивых эстетов, – Дмитрий Дмитриевич сурово нахмурился.
– Диктуйте адрес.
2.
Стоял великолепный апрель. Автомобили разбрызгивали, пламенеющие павлиньим хвостом, лужи. На крыльце церкви влюблено щебетали отощавшие за зиму воробьи. Где-то выли, дрожащие от страсти, коты. Воздух был наполнен негой, теплом, обещанием скорого, бушующего амуром лета.
Квартира маэстро располагалась в сталинской восьмиэтажке, с милым ребячьим двориком. Песочница, перекошенные качели, чуть поржавевшая рама для выколачивания ковров. Вместо электрического звонка – рычажок валдайского колокольчика.
– Ага, вот и даровитый зритель подтягивается, – с распростертыми объятиями встретил меня Дмитрий Дмитриевич. Бородавка на его лице заалела. На плечи мэтре был наброшен золотистый бухарский халат. Крепкие же волосатые ноги почему-то в балетных, по-детски наивных, чешках.
Я достал из глубокого кармана румынского прорезиненного пальто «Перцовку».
– Заодно полечимся, – предложил я. – Время-то сырое. Гриппозное.
– Ты посмотри, доча, кто к нам пожаловал! – с неожиданным хохлацким прононсом заорал в пролет коридора мэтр. – Красавец, вулканолог, мозаист. Галка, иди же сюда!
И тут вышла она.
Медно-рыжая челка лихо накручена над мрамором лба. Торс гимнастки хай-класса. Стройные, длинные ноги в зеленоватых чулках со змеиным узором. Крылья ресниц над чувственными изумрудными глазами.
– Хороша? – заметив мое остолбенение, загоготал Митрич, причмокнул губами.
Я немотствовал.
– Вы прямо обратились в соляной столб.
– Что же ты, батька, гостя в прихожей держишь? – мелодично, с кубанским акцентом, произнесла Галя. – Стол накрыт. Тушеная баранина, запеченный поросенок, амурская рыбка, салат оливье. Стол, можно сказать, ломится.
– И верно! – захохотал зодчий.
Двинули в зал.
Стол ослепил бриллиантовыми брызгами хрусталя. Матово отсвечивала спинка поросенка, барином развалившегося на серебряном блюде, с пучком свежей петрушки в улыбчивой пасти. И прочее, не менее аппетитное, прочее…
– Садитесь, молодой человек, – Дмитрий Дмитриевич подвинул ко мне по-модернистски крученое стальное кресло. – Заправимся и пойдем в мои креативные хоромы.
Я вежливо улыбнулся.
Аппетит у меня было просто волчий.
Галя села рядом.
Ее нога в зеленоватом чулке прикоснулась к моему, столь чуткому к женской ласке, бедру.
Как электрического разряда, я вздрогнул.
Дмитриевич