Не случайно наше командование издало указание о создании особых технических войсковых подразделений для обеспечения сохранности жизненно важных индустриальных строений у Москвы. Мне, в частности, было приказано организовать защиту плотины, от которой зависело водоснабжение. Тем же приказом меня назначили и ответственным за ее работоспособность. Подобные указания, свидетельствовавшие о реальной возможности победоносного завершения военного похода, прибавили нам сил, находившихся уже на пределе.
Мы достигли еще одного небольшого села, точного названия которого я уже не помню, располагавшегося всего в пятнадцати километрах к северо-западу от Москвы. Отсюда в ясные дни хорошо просматривались купола московских церквей.
Наши батареи обстреливали предместья русской столицы, но на этом наступательные силы германских войск и закончились. У нашего соседа, 10-й танковой дивизии, осталось всего с дюжину боеспособных танков, а наши орудия лишились практически всех тягачей. Их приходилось с большим трудом тащить по промерзшим полям при помощи грузовиков. Но мы надеялись, что силы противника также на исходе.
Но продвинуться вперед нам не удалось, и нас охватило чувство сильной подавленности, которое было еще хуже, чем от пережитого впоследствии поражения. До цели можно было, как говорится, дотянуться рукой, но ухватить ее не получалось!
Между тем выпал снег, покров которого достиг высоты примерно тридцати сантиметров, но лютый холод не ослабевал. По возможности мы прятались в немногих домах, а постовые в окопах вынуждены были меняться через каждые два часа.
Самым слабым звеном нашего фронта являлся правый сосед, 257-я пехотная дивизия, о чем вскоре узнало и русское командование. Каждый вечер при наступлении сумерек русские атаковали ее позиции и уже скоро заняли их, в результате чего наш правый фланг оголился.
Оттуда в предрассветные сумерки русские постоянно просачивались в наше расположение, и мы просыпались от стрельбы, двигавшейся от избы к избе, от одной улочки к другой. Нам ничего не оставалось, как, схватив кто винтовку, кто автомат, ползком устремляться к двери. Подобный короткий огневой бой между домами при тридцатиградусном морозе стал для нас своеобразной утренней гимнастикой.
Поскольку при таком лютом холоде предавать убитых насквозь промерзшей земле не представлялось возможным, тела складывали возле церкви. Это была ужасающая картина – руки и ноги, вывернутые в смертельной схватке, мороз фиксировал в этом неестественном положении, и поэтому их приходилось с силой буквально ломать в суставах, чтобы придать мертвым положение умиротворенного покоя, о котором они с того света якобы просили. Замерзшие глаза пристально вглядывались в холодное небо, производя на живых жуткое впечатление.