По смерти Фёдора-царя,
Когда над троном засияла единовластная заря.
В бою жестоком, страшном и упорном,
Сошлись все претенденты на престол.
Романов Фёдор с Годуновым,
За трон вели свой страстный спор.
Своей дорогой Бельский шёл,
Не представляя силы, никакой,
Он в бой за трон умело ввёл,
Всю челядь шумную с собой.
Мстиславский, не желая быть избитым,
Покинул с миром поле битвы.
В Боярской думе было не спокойно,
Борьба шла яростно и напряжённо.
Что только мог Романов предпринял,
В убийстве Дмитрия он Годунова обвинял
И заодно, убийство Фёдора и дочери его,
Ему открыто он же приписал.
И так от ярости однажды распалился,
Что сам с ножом на Годунова устремился.
И хоть Борис сумел царём Московским стать,
Пробив на трон себе дорогу,
Он должен был всегда осознавать,
Что все его соперники желают трон отнять
И это вызывало в нём тревогу.
Царь никому не доверял
И лишь момента выжидал,
Чтоб претендентов разогнать,
да мирно Русью управлять.
Неплохо Шуйский это знал,
Он тоже о венце мечтал.
Но на пути его стояли,
Два претендента на Московский трон,
С которыми, вести бой должен он,
И всем мечтам его исполниться мешали.
Но в бой, открыто не вступая,
Итог, борьбы тихонько выжидая,
Он ничего из вида не терял,
И в сей, борьбе предполагал,
Что царь Романова с дороги уберёт,
Тогда он с Годуновым осторожно,
За трон Московский бой начнёт.
Затем продумав всё что можно,
К Матвею тихо обратился:
«Ты с Юшкой ближе бы сдружился,
Когда царь на Романовых озлится,
Ты приведёшь Отрепьева сюда,
И разузнаешь у него тогда,
Где думает от смерти он укрыться».
И Верховому серебро вручив,
На дело тайное благословив,
Матвея Шуйский проводил,
И тихо дверь за ним закрыл.
И в тот же год второго ноября,
Из стен Московского кремля,
Стрельцы обычными рядами,
С пищалями и бердышами,
Надевши шапки свои лихо,
Глубокой ночью вышли тихою.
И освещая факелами путь,
Боясь московских жителей спугнуть,
Отправились как осторожный вор,
К боярину Романову на двор.
И только с домом поравнялись,
Как хищник дикий и коварный,
Под крик пальбу и свист кошмарный,
На двор боярина ворвались.
На следующий день после погрома,
Василий Шуйский у окна стоял
И осторожно наблюдал,
За улицей, что проходила возле дома.
Вдруг скрип негромкий в комнате раздался,
Василий взор на звук сей устремил,
В дверях монах уставший показался,
И