– Как же так, Альфред Георгиевич? – говорю я, стараясь не проявлять свои чувства. – Вы вот здесь указали диаметр трубы в сорок миллиметров, а перед этим участком он только двадцать? И секций у радиатора поставили целых двенадцать, тогда как в комнате рядом, такой же по объему и площади, их только четыре.
Тимофеев озадачено смотрит то на меня, то на свою работу, словно не понимая чего-то. Потом как будто его осенило:
– Да что ж это я?.. Вот вам, вот вам! – хлопает он себя ладонью по пальцам, будто наказывая их, как наказывают нашалившего малыша. – Как же вы так намарали?..
Он быстро зачеркивает только что написанные цифры и ставит рядом другие.
– Мазня получается, – говорю я, смотря на загаженный лист. – Надо стереть лишнее.
Тимофеев просит резинку и послушно стирает.
Я просматриваю чертежи уже более тщательно и вижу еще и еще примеры халтуры. Их так много, что исправлять нужно долго – просчитывать и исправлять. Тимофеев же сразу хватается за карандаш и вопросительно смотрит мне в глаза, будто спрашивая, какая цифра меня может устроить.
Меня могла устроить только правильная, расчетная цифра, и я ему говорю:
– Вы возьмите все это домой, и еще раз просмотрите, обоснуйте расчетами.
– Хорошо, – соглашается он.
– Сколько времени надо на доработку?
– Завтра все сделаю.
– Завтра не надо. Сделайте все внимательней, просчитайте… В следующий понедельник жду вас.
Разговор этот был в среду, и Тимофеев сказал:
– Это даже много – до понедельника. Раньше все сделаю… А как бы с авансом?..
– Как сделаете, получите все. Деньги ваши – в кассе уже…
Я сел в свое кресло, а Тимофеев вздохнул, как незаслуженно обиженный человек, и засунул чертежи в свою сумку. Но не уходил, задержался. «Наверно, совсем без денег сидит, – подумалось мне. – Сейчас будет клянчить. Не дам!»
А он произнес как-то не к месту:
– Отличная у вас чернильница… Откуда такая?.. Антиквариат?..
Чернильница и впрямь была интересной: из бронзы, в виде большого медведя, поднявшегося на задние лапы над соразмерным бочонком с верхним донышком на миниатюрных петлях. В бочонке были чернила. Сейчас, в век авторучек, чернильницы не нужны, но я не убирал ее со стола, потому что уборщица, тетя Наташа, жившая рядом и работавшая здесь второе десятилетие, называла ее талисманом. Она время от времени продолжала подливать в медвежий бочонок чернила из бутылки, стоявшей за сейфом.
– Можно мне ее посмотреть? – спросил Альфред вкрадчиво.
Он подвинулся поближе к столу, нагнулся к чернильнице, и в глазах его сверкнул алчный огонь, то ли ценителя антиквариата, то ли бродяги, подумавшего, что такую вещь можно выгодно сбыть.
– Так, значит, мы с вами договорились?.. – прервал я вопросом его чрезмерное любопытство.
Тимофеев опять надолго исчез, и я ругал себя за доверчивость и беспечность –