Но если бы кто-то третий появился в поле в этот миг и, отринув страх, посмотрел внимательнее, он с удивлением и восторгом обнаружил бы, что оба тела невредимы. Несмотря на прямое попадание, на них даже одежду не разорвало – только слегка присыпало раскуроченной черноватой землей.
Прошло несколько секунд… Мужчина вдруг шевельнулся, поднял голову, настороженно огляделся по сторонам, стал сначала на четвереньки, а потом уже на ноги. За ним, отряхиваясь, поднялась и женщина. Мужчина посмотрел тревожно в низкие небеса, откуда явились посланцы смерти, и спросил мрачно:
– Кто мог знать, что мы тут появимся?
Женщина молчала, тщательно отряхивая малое свое, рябое, как курица, пальто. Потом взглянула на отца Михаила, проговорила робко:
– Никто не мог. Наверное, случайно…
Спутник ее только усмехнулся невесело.
– Что ты говоришь, Катя? Четыре снаряда в чистое поле, да так, чтобы попасть именно в нас, – и все случайно? Нет, уволь, не бывает таких случайностей.
– Но зачем им? Обычным оружием убить нас они все равно не могли.
– Убить – нет. Остаток сил забрали – вот это плохо.
Катя помолчала грустно, не отводя от отца Михаила больших доверчивых глаз. «Что же делать теперь?» – ясно читалось в этих глазах.
– Все то же самое и будем делать, – отвечал ей архистратиг на незаданный этот вопрос. – То, для чего спустились. А пока надо отсюда выбираться. Как бы снова стрельбу не открыли.
– В какую же сторону пойдем? – сказала Катя.
Спутник ее посмотрел на белые низкие небеса, но, видно, не нашел там того, что искал.
– Вот если бы сейчас была ночь, – заметил он задумчиво, – и звезды, сразу бы стало ясно, куда идти… Ладно, положимся на волю Божью. Хоть здесь ее знать и не хотят.
Напугав свою спутницу этими страшными словами, он, не теряя бодрости, двинулся по бескрайней снежной равнине – туда, куда звал его то ли божественный голос миссии, то ли простое человеческое чувство долга.
Наст негромко постанывал у него под ногой, кое-где проваливался, проминался глубоко, до щиколоток, небо повисло низкое, серое, а он все шел, глядя себе под ноги, думал о чем-то. О чем же думал он сейчас, протаптывая дорожку в глухом снегу, еще только ждущем своего снаряда – с любой из враждующих сторон? Как ни удивительно, мысли его были простые, вполне человеческие: о семье, об отце, о братьях.
Отец, которого не видел он уже целую вечность… Отец светоносный, который есть любовь, не выдержал злобы людской и мелочных свар, исчез из обитаемых пространств, перенесся в иные измерения. Доходили глухие слухи, что и вовсе мог он чудовищным усилием воли прекратить свое существование, оставив Михаилу, первому из сыновей, опасное бремя поддержания порядка в доступных мирах.
Но нынче трудно, очень трудно нести такое бремя… еще труднее исполнять долг. Люди, некогда младшие братья,