Каждую еженочную рефлексию в моей голове всплывает один чёрно-нежный образ. Эти кадры имеют для меня особое значение. Более всего обожаю их пересматривать. Наверное, их давным-давно стоило выкинуть, но я слишком нерешителен, да и как можно избавиться от событий, где был по-настоящему счастлив?!
Они не просто хранятся среди большинства, как другие; они спрятаны далеко внутри особенного конверта. Я боюсь, что на них осядет пыль, что их увидит кто-то, кроме меня. Они вызывают настолько объёмный эмоциональный «БУМ», что запомнил каждую деталь без надобности вновь пересматривать. Правда, всё равно делаю это. Те образы, события… от них даже пахнет удивительностью.
Закрыл глаза, пролистал, как каталог, каждую ленту и начал смотреть.
Один
Я… я, кажется, счастлив. Так улыбчиво, так возвышенно лежать в кровати, представляя, как поцелую ей руку, как она улыбкой встретит мой взгляд.
Этот человек – порождение эстетики в самом высоком смысле. Лишь заметив её, не говоря о том, чтобы обменяться мыслями, заражаешься магией чего-то старо-готического. Внешне она напоминала не то Миланский собор, не то собор в Кутансе: острая, статная, роковая; «устрашающе величественная».
Как и положено аристократке двадцать первого века, она выделялась среди большинства других девушек. Можно было не заметить кого угодно, даже лектора на паре, её заметишь всегда. Образцово накрашенная, одетая в неизменно тёмные тона, на французско-английский манер, разящей походкой сверкнёт мимо глаз.
В то же время, несмотря на свой вычурный образ, она была поразительно легка в общении, ухитрялась завязывать контакт с абсолютно любым человеком. Не знаю никого, кто б не очаровался ею. Везде первая, самая активная и важная.
Удивительно для меня было и то, что ей удавалось превратить внешнюю эстетику в некую внутреннюю философию. Ей было важно, чтобы всё, каждая деталь, которой она коснётся, была идеальной или максимально близка к этому. Имидж, интонация голоса, походка, даже движения тонких рук – всё было прекрасно выверено. Она красиво разговаривала, много читала, влюблялась в героев книг и фильмов, слушала меланхоличную музыку, из которой струилась то ли загадочность, то ли холодная темнота, как и из неё самой.
В ту ночь, как и пару недель до неё, мне представлялась одна и та же картина: я должен был признаться ей в своих чувствах.
Практически сразу понял, что моя симпатия – что-то более стройное, чем классическая межчеловеческая связь. Нить, протянутая от меня до неё, – это нечто совершенно тонкое, необычное; не могу вспомнить, чувствовал ли такое хоть раз. Это словно связь между творцом и музой. Она едва уловима, сложно осязаема и абсолютно редка.
Так уж получилось, что мы с ней должны были вместе пойти на вечер городской поэзии. Я любил стихи, она тоже. Само мероприятие благоухало романтикой, лирикой, и это очарование захлестнуло меня. Нет, я не талантливый поэт, не