Рефлексии. Виктор Витальевич Сидоренко

ласкающую музыку, играющую в ушах, его воображение превращало тусклую, грязную улочку, вдоль которой повисли тонкие, напоминающие тысячу человеческих рук, кусты, в загадочный сквер, что таился среди имперских садов. Он более всего обожал смотреть на умирающую природу. И пусть звучит это странно, но ему виделось в этом что-то магическое; что-то загадочное. Осенние прогулки – его любимая и в то же время ненавистная часть дня. Погружаясь в атмосферу минорной осени, его разум и сердце охватывала тонкая печаль; она была не из тех, из-за которых люди не спят по ночам и горюют днями; печаль, имеющая лёгкий налёт романтики, являлась для него частью этого осеннего пейзажа, ведущим образом которого был его омрачённый портрет.

      Стоило только выйти из дома и пройти сто метров, Евгений попался на глаза низкому молодому человеку. Это был его сосед из дома напротив – Гена. Всегда при виде него возникал вопрос: откуда в двадцать первом веке берутся люди с такими именами? Гена улыбчиво протянул руку.

      – Привет, брат, как дела?

      Евгений же пожал руку и скучно ответил: «Нормально». После этого он немедля двинулся дальше.

      Об этом человеке складывалось ярко-негативное впечатление. Евгений знал его со времён школы, где они даже и не общались толком. Иногда были в одной компании в столовой – не более того. И спустя пять лет со дня прощания Гены со школой они виделись всего раз десять.

      «Тогда почему ему интересно, как у меня дела? Пустая формальность или фальшь? Зачем интересоваться самочувствием человека, который тебе безразличен? Которому ты не пишешь, не звонишь, с которым не видишься вообще?»

      У него сложилось обособленное отношение к, казалось бы, простому понятию «друг». Он понимал, что последнее время слова теряют своё сакральное значение. Сегодня сказать «ты мой друг», «брат», «люблю» так же просто и бессмысленно, как «привет». Это его раздражало, и не мог позволить себе он находиться среди лицемеров, опустошающих сакральные смыслы. Было ли дело в том, что он обожал слова, считал их отражением чувств, или в том, что начитался умных антиобщественных цитат, – не важно, важен лишь итог, напечатанный в книге-голове.

      Гена был, что называется, дворовый парень, откуда, вероятно, и начались его «пацанские» выражения, мировоззрения, музыкальные предпочтения. Ещё с раннего периода становления личности он пропадал во дворах с соответствующим дворам контингентом. Отсюда пошли и словесная привычка называть всех «братьями», и гиперболизированное желание отстаивать свою правоту, и, конечно же, желание большинство споров решать рукоприкладством.

      – Идиотизм, – скромно резюмировал свой анализ Евгений.

      Он шёл по улице на остановку, чтобы оттуда поехать через центр города в дом, где его ждала Мама. Испачкав чёрный ботинок в грязи, в его голове не родилось мысли вроде: «Чёрт! Грязным теперь идти?» Нет! На его лице третий раз за день появилась улыбка – с чего бы? Всё просто, покуда он любил это время года – то любил и негативные его проявления.

      «Любить ведь значит удивляться