Богдан был растоптан… Куда бы он ни обращался за справедливостью, всюду получал отказ.
Последней инстанцией, выше которой был только Бог, оставался король Владислав IV, обязанный Богдану жизнью, однако и он не смог оценить всей горечи пережитой обиды.
– Дайте кто-нибудь ему саблю, а то шляхтичем себя называет, а сам из-за такой мелочи меня от дел государственных отвлекает… – Король не мог предвидеть, к чему приведёт брошенная им фраза.
По возвращении из Варшавы Богдан узнал, что слуги Даниэля поймали на рынке его десятилетнего сына Остапа и зверски избили. Помочь сыну сотник уже не смог, и мальчик через некоторое время скончался. Это было неприкрытое преследование. Обложили…
Однажды назначившая ему тайную встречу Елена сообщила, что Чаплинский уже наметил лжесвидетеля, который должен обвинить Хмельницкого в подготовке казачьего бунта против поляков, и порекомендовала ему поскорее покинуть Суботов. Другого выхода не было.
Единственным местом, которое миновал разбойничий налёт Чаплинского, была большая пасека в дубраве под Чигирином. Богдан мог прожить здесь несколько дней, не опасаясь быть схваченным. Разграбленный хутор сотник покинул сразу после встречи с Еленой.
Через неделю в дубраве стало непривычно людно.
– Нет, хлопцы! Трусливо бежать в одиночку, как нашкодивший кот, я не могу. Не по-казацки это. Уходя из Суботова – я ухожу на войну…
У костра, на сёдлах, снятых со своих лошадей, сидели примчавшиеся на зов Хмельницкого его ближайшие соратники.
По праву руку от Богдана сидел Максим Кривонос – казачий полковник, которого Хмельницкий за высокие воинские качества считал верным и храбрым боевым товарищем, одним из своих ближайших сподвижников.
Слева от сотника, положив на колени саблю в ножнах, сидел казацкий рыцарь, кальницкий полковник Иван Богун – отважный воин, мастер боёв в полевых условиях.
Супротив Богдана, попыхивая трубкой, расположились полтавский полковник Мартын Пушкарь, прошедший не одно сражение плечом к плечу со своим суботовским другом, и лихой воин, неутомимый рубака хорунжий Матвей Борохович.
– На войну с ляхами! – повторил Богдан и стукнул кулаком по перевёрнутому старому пчелиному улью, на котором сидел. – Не надо думать, что это обида ограбленного и униженного человека. Всё, что со мной произошло, убедило меня в том, что я не хозяин на своей земле, вы не хозяева, и никто… Никто! И холоп, и помещик, и казак – все мы для них черви… А то и хуже – навоз…
Что бы ни говорил об ограбленных и униженных чигиринский сотник, но было видно, что сейчас, в эту минуту, значительно сильней жгла его сердце личная обида.
– И что это будет за война? – Кривонос поправил под собою седло. – И где она у тебя будет? И какими силами?
Богдан