Я очень любил обедать на кухне вместе с рабочими, где наслаждался кандёром40, затёркой41, галушками. А дома за обедом сидел в унылой, скучающей позе перед наполненной тарелкой ароматного куриного супа или перед аппетитно выглядевшими розово-желтыми сырниками, залитыми свежим сливочным маслом и сметаной.
– Что же ты не ешь? – обращалась ко мне с досадой мама. – Ты опять там налопался галушек?
Как-то в день моих именин работники, обедавшие на кухне, напоили меня пьяным, конечно, не умышленно, а, просто, не рассчитав моих способностей к алкоголю. Впрочем, переполнила мой хмель не выпитая с моими друзьями на кухне водка, а чихирь42, который я пил уже дома. И я до зрелого возраста не мог видеть этого вина.
Эта среда, естественно, меня грубила, принимая во внимание слишком уж нежно-женское влияние в моем раннем детстве. Я многое от этой среды узнал и позже, уже в [кадетском] корпусе я был среди своих товарищей одним из самых хорошо житейски грамотных и «грехами детства» не страдал. Эта моя естественная демократичная простота открылась отношениями со всеми окружающими и сказалась на всю мою жизнь, и дала яркий оттенок на моем мировоззрении – моей душе была понятна идея «равенства и братства».
У меня очень рано пробудилось влечение к прекрасному полу. Первое мое увлечение, еще до 8 лет, – Розочка, дочь аптекаря станицы Гиагинской. Когда мы ездили в гости к дедушке и бабушке, я возил кумиру моего сердца подарок – флакончик с духами собственного приготовления (из лепестков комнатного цветка герани). Второе – Галина, дочь священника нашей станицы. С каким же нетерпением я всегда ждал Пасху, чтобы на законном основании вылить свои чувства – расцеловать предмет моей любви. Третье – моя двоюродная сестра Нюра Одалланская (тогда мне было уже около 10 лет). Во всех этих случаях, конечно, я был лишь безмолвным воздыхателем – без выраженной мне взаимности. Ухарское выражение своих влечений у молодых