У меня просто ноги подкосились, так остро я вспомнила нашу первую встречу! Он задал мне тогда точно такой же вопрос.
– Откуда ты знаешь ее настоящее имя? – изумилась Вирка. – Ее ведь никто по имени не называл.
– Я видел Надю, когда она приходила к отцу в депо, – не моргнув глазом соврал Инсаров. – Пойдемте, девушки, я вас домой провожу. Уже темно. Опасно красивым девушкам ходить по такому вольному городу, как Одесса, одним в темноте! Сейчас много народу лихого развелось, я потом ночь спать не буду от беспокойства.
Мы выбрались из подвала, потом вышли со двора, спотыкаясь на неровной брусчатке и находя дорогу в слабых полосах света, которые тянулись из окон. По Греческой прошли на Пушкинскую.
– Давай сначала Надю проводим, а потом меня, – сказала Вирка. – Она почти возле Ланжероновской живет.
– А ты где? – спросил Инсаров.
– О, я туточки близенько, не доходя до вокзала, – беззаботно махнула она рукой.
– В самом деле, близко, – согласился Инсаров. – Тогда мы лучше сначала проводим тебя, а потом я отведу Надю. Зачем тебе туда-сюда мотаться? А мне нужно через Надю кое-что ее отцу передать.
– Тогда не надо меня вообще провожать! – зло крикнула Вирка. – Шо на меня время зря тратить?!
И убежала в темноту, звонко щелкая по мостовой подошвами своих растоптанных сандалий.
– До свиданья, Вирка! – промямлила я, но она, конечно, не ответила.
Я была и рада, что она ушла, и страшновато мне стало. И непонятно, с чего она вдруг взбеленилась?
Инсаров ничего не сказал. Мы повернули в сторону Лонжероновской и неспешно пошли под платанами.
Смерклось; свет из окон почти не проникал сквозь листву, но как же сладко пахли сады! Куда слаще, чем днем! Потом показалась луна, эта изумительная, ни с чем не сравнимая одесская зеленоватая луна, и мы шли в этом сладком аромате, под луной, плывущей в вышине, и это было похоже на сказку, на сбывшуюся мечту.
Я ни разу в жизни не была так безмятежно счастлива, как тогда, тем вечером! Инсаров молчал; мне и хотелось услышать его голос, и в то же время хотелось, чтобы длилось, длилось это удивительное молчание, которое нас связывало и объединяло.
– Ты очень неосторожна была с этим псевдонимом, – наконец сказал Инсаров тихо. – Конечно, внешне ты очень изменилась, повзрослела, и я бы не узнал тебя, если бы не псевдоним. Когда смотрел на тебя, чувствовал что-то знакомое, но не узнал бы.
– Я нарочно сказала, – смущенно призналась я. – Чтобы вы обратили на меня внимание. Чтобы вы меня вспомнили!
– А почему ты говоришь мне «вы»? – удивился Инсаров. – Ты же слышала, мы все держимся по-товарищески.
– Не знаю, – смутилась я. – Мне вообще трудно переходить на «ты» с малознакомыми людьми.
– Что, надо обязательно пить на брудершафт? – усмехнулся Инсаров.
Я вспомнила, что, когда пьют на брудершафт, не только переходят на «ты», но и целуются, – и онемела. Мы какое-то время шли молча, и вдруг Инсаров сказал:
– Между