Я почувствовала первые признаки панического удушья. Безвольно опустившись на пол посреди комнаты, я просидела так около пятнадцати минут, молча приходя в себя, пока истерика не обуздала рассудок окончательно. И я заплакала. Не знаю, сколько именно я рыдала, содрогаясь в конвульсиях на собственном прикроватном коврике, надеясь, что кто-то услышит меня. Придет на мои надрывные всхлипы и, заслышав жалобный вопль, героически ворвется в комнату, избавив меня от участи переживать эту трагедию в одиночку. Две смерти подряд, без очевидных ножевых ранений, травм и прочего – такого ведь просто не бывает! А еще не бывает того, чтобы меня никто не услышал и не пришел; чтобы точно так же, как Верити и Стефани, меня покинули все остальные.
Но в этом мире случается даже то, чему случиться на первый взгляд просто не суждено.
– Томми…
Это было третье имя, сорвавшиеся с моих уст в то утро. Затем Лен. Кирилл. Сьюзен. Наша комната располагалась напротив комнаты парней-второкурсников – и они были первыми, кого я посетила, когда все же нашла в себе силы дотянуться до двери и очутиться в коридоре.
Айзек. Глория. Приветливый белокурый парнишка по имени Мишель. Здешняя «малышка на миллион» Виви. Снимающий на первом этаже комнату преподаватель по физике мистер Бэйтман со своей женой Стэйси…
Их было много, точнее – все. Если зайти в комнату и оглянуться, то не заметишь ничего особенного: уютная спальня подростков, отсыпающихся после напряженной учебной недели. Но это не подростки – это Тела. Так я стала звать их после того, как поняла, что Тел слишком много, чтобы помнить всех поименно или же считать трупами. Нет, они не трупы… Они – вечно спящие. Так думать проще, чем принимать тот факт, что ты прогуливаешься по университетскому кампусу как по мавзолею. Тем более то, что случилось с ними, вовсе не смерть. Это другое. Так мне казалось и кажется до сих пор. Они – моя единственная компания, потому что за все сорок восемь дней я не встретила никого, у кого в груди по-прежнему бы билось сердце.
Да, полтора проклятых месяца! Прежде и думать не приходилось, что я могу провести столько времени наедине с собой, ни разу не набрав ничей номер на сотовом телефоне. А на этот сорок девятый день должна была кончиться и моя последняя пара контактных линз, которые я и так ношу, не снимая, уже целые сутки. Видимо, именно из-за этого глаза у меня сейчас слезятся, как у олененка Бэмби при виде застреленной мамочки. Ой… Это было слишком грубо, да?
Странно, что мне до сих пор есть дело до этики. Если больше не существует людей, то не существует и нравственности. Эта идея пришла мне на третьи сутки моего одиночества. Вероятно, от голода, пока я брела по затхлым пустошам и не наткнулась на полную съестного круглосуточную закусочную с такой же спящей официанткой за кассой в поношенном фартуке, на котором еще виднелись пятна засохшего кетчупа. Конечно,