Метод. Московский ежегодник трудов из обществоведческих дисциплин. Выпуск 3: Возможное и действительное в социальной практике и научных исследованиях. Коллектив авторов

образом соотносится наше время, легко находится, учитывая ракурс исторического наблюдения ее автора. Неудивительно, что и сам Фихте, создавая свою историософскую концепцию, размещает свое время «в самом центре всей совокупности времен», иными словами – в третью эпоху, эпоху совершенной разнузданности и разрушения власти всякого авторитета, безусловного равнодушия ко всякой истине. Туда, откуда ясно различимы и «потерянный рай» доисторических эпох человечества, и его ранние формы политического бытия, проходившие под принуждением авторитета светских и сакральных властей, но вместе с тем и чаемая в будущем эпоха «реабилитации истины» и осознанного стремления общества к разумному устроению своего бытия, а также бесконечно далекий идеал всецело разумного и свободного бытия человечества, далекая цель его исторического развития.

      Тем не менее не может не вызывать удивления и определенного восхищения глубина и нетривиальность той характеристики, которую формулирует Фихте в отношении ключевой, срединной, третьей эпохи мирового исторического развития. Она и в наше время сохраняет свою актуальность, но, более того, наглядно демонстрирует современному читателю, что прошедшие со времен Фихте два столетия лишь усугубили продвижение человечества в самую сердцевину этой эпохи всеобщей эмансипации, ниспровержения авторитетов, распада ценностей и утраты жизненных ориентиров, или, по словам самого Фихте, «эпохи абсолютного равнодушия ко всякой истине и полной разнузданности, не опирающейся ни на какое руководство, – состояние законченной греховности» [Фихте, 1993, с. 376]. Главный, определяющий принцип этой эпохи, – освобождение от принуждения слепого авторитета, в который в предшествующую эпоху превратился разумный инстинкт. Однако освобождение от всякого авторитета, не сопряженное с готовностью к ясному и последовательному пониманию как жизненной цели, ведет к торжеству пустой свободы, когда «мерилом бытия выступает свое неизменное, уже готовое понимание». Иными словами, для этой эпохи «не существует ничего, кроме того, что для нее понятно в данный момент…», она «не подозревает того, что пониманию необходимо учиться, для чего нужны работа, прилежание и искусство…», она полагает достаточным «иметь уже наготове известное количество понятий и определений, общий человеческий рассудок, врожденный ей без всякого ее труда, и употребляет эти понятия и этот человеческий рассудок в качестве мерила обязательного и сущего…», «чего я не понимаю при помощи непосредственно присущего мне понятия, то вовсе не существует – так говорит пустая свобода» [там же, с. 379–380].

      Наше время – разумеется, по субъективному мнению автора, – оказывается еще более соответствующим тому роковому этапу мировой истории, когда, по мысли Фихте, во имя будущего торжества миропорядка, построенного на принципах разума, человечеству в его эволюционном движении приходится принести в жертву традиционный социальный порядок, освященный установлениями разумного