* * *
В сентябре начались занятия в «Мастере». Теплым, сухим вечером Юля фехтовала в паре с мальчишкой-новичком. Он, как и Юля пошел на второй год обучения. Рядом с кем-то отрабатывала удары вернувшаяся Люба. Начали по обыкновению без тренера. Юля прислушивалась к знакомым звукам – глухому топоту ног по деревянным широким ступеням, ведущим в раздевалку, шорох по деревянному полу, металлический лязг дверных колец и сам громкий тоскливый хлопок закрывающейся двери. Под куполом клубочками перемещалась пыль, все долгое лето скапливающаяся здесь, в шатре, ожидавшем своих учеников. Шатер прогрелся от осеннего солнца и, чтобы пустить внутрь струю свежего воздуха, створку дверей открыли настежь. Юля фехтовала не задумываясь, просто отражала идиотские выпады мальчишки, а сама краем глаза следила за проемом двери. Она услышала голос тренера снаружи и тут же отвернулась, пряча улыбку. Алексей Николаевич не спешил входить. Постоял снаружи, вглядываясь во мрак шатра, поговорил с подвернувшимся знакомым. Он будто тоже делал выбор – идти туда или нет. Вошел медленно, пряча неуверенность и волнение за спокойными движениями, манерностью, нагловатым взглядом. Из опаски расхохотаться, Юля старалась не смотреть в сторону тренера. Хотя больше всего ей сейчас хотелось подойти поближе, заглянуть с улыбкой в глаза и спросить «Вы по нам скучали?» Но здесь такое было не принято. Ребята поздоровались с тренером, но фехтовать не бросили. Юля чувствовала физически на себе взгляд тренера. Даже мальчишка почти остановился и неуверенно затоптался на месте. Юля делала вид, что ничего не замечает.
– Ба-а-а! Кого я вижу! – издевательски прогрохотал тренер. – Юлия Валерьевна!
Все, что касалось Юли, у Алексея Николаевича вызывало скепсис, отвержение и некоторое раздражение. Он всегда старался подшутить над ней, высмеять, пустить едкое словечко. Он смеялся над местом, где она жила, называя Мичуринский проспект «Мишуринским», говоря при этом, что «все у вас здесь, в Москве, мишурное». Так же его задевала привычка Юли говорить ему «Вы» и «Алексей Николаевич». Остальные его ученики называли его «мэтр» или просто «Леша». В ответ он стал обращаться к Юле также по имени-отчеству «Юлия Валерьевна», а когда увлекался и забывал дерзить – просто «Юля». Юля же, как ни крути, но не могла тренера, взрослого человека, называть просто по имени. Другое воспитание, пардон. Московское.
Видимо московская интеллигентность воспринималась простыми приезжими за напускной лоск и порождала в них агрессивный отклик. Юля просто жила в соответствии с данным ей воспитанием, не подозревая даже, что ее вежливое обращение унижает чье-то достоинство. За вежливостью крылось что-то от беспечной, сытой жизни («В ее голосе звенят деньги» – как писал Фитцджеральд), и составляло неприятный контраст с тяжелыми жизненными условиями