Повесть о двух городах. Чарльз Диккенс

своему льву изрядную порцию свежанины и стал подавать ему кусок за куском. Лев жевал осторожно и тщательно, время от времени делая какие-то выборки и заметки, а шакал помогал ему и в этом. Когда все, наконец, было прожевано и проглочено, лев опять улегся на диван и, сложив руки на животе, погрузился в размышления. А шакал, промочив горло и заново оснастив голову мокрыми полотенцами, принялся готовить второе блюдо; потом он опять кусок за куском стал подносить его льву, и когда со всем этим, наконец, было покончено, часы пробили три.

      – Ну, теперь, кажется, все, Сидни, – сказал Страйвер. – Дернем-ка по стаканчику пунша.

      Шакал стащил с головы полотенца, от которых валил пар, поежился, потянулся, мрачно зевнул и налил стаканы.

      – Здорово ты все предусмотрел насчет сегодняшних свидетельских показаний. Каждую мелочь продумал, да как трезво!

      – А я всегда трезво рассуждаю. Разве не так?

      – Спорить не приходится. Что это ты сегодня в таких растерзанных чувствах? Ну-ка хлебни еще пуншу, это тебя успокоит.

      Шакал буркнул какое-то ругательство, однако выпил.

      – Все тот же Сидни Картон из Шрузберийской школы[22], – промолвил Страйвер, поглядывая на Картона, и задумчиво покачал головой, словно представляя себе рядом с теперешним того, прежнего Картона. – Сидни-Волчок, – крутится весело, звенит, а через минуту, гляди, выдохся и на бок валится.

      – Ах! – вздохнул Картон. – Да… Все тот же Сидни и все так же ему чертовски везет. И тогда уж, бывало, другим пишу сочинения, а к своему рук не приложу.

      – Ну, а почему это?

      – А бог его знает. Так уж оно повелось – ну и вошло в привычку.

      Он сидел, засунув руки в карман, вытянув ноги и уставившись в камин.

      – Картон! – сказал его приятель, усаживаясь поудобнее и наклоняясь к нему с таким решительным видом, как будто камин, куда тот глядел, был наковальней, где ковались стойкие усилия, и единственное доброе дело, которое можно было сделать для Сидни Картона, это пихнуть его туда. – Плохо, что так повелось, и так оно у тебя и всегда было. Нет того, чтобы поставить перед собой цель и добиваться своего. Погляди на меня.

      – А ну тебя! – невольно рассмеявшись, отмахнулся Сидни и даже как будто повеселел немного. – Кому-кому, а уж тебе-то, право, не к лицу мораль разводить.

      – Ну а все-таки, как я сумел добиться того, чего я добился? Кому я обязан возможностью делать то, что я теперь делаю?

      – Да отчасти и мне, ты же мне платишь за мою помощь. Только стоит ли на эту тему ораторствовать! Ты что захотел сделать – то и делаешь. Ты всегда был в первых рядах, а я всегда плелся позади.

      – Но ведь и мне же пришлось пробиваться в первые ряды. Не родился же я там.

      – Я, правда, не присутствовал при этом событии, но мне кажется, ты там и родился, – сказал Картон, расхохотавшись.

      И оба захохотали.

      – И до Шрузбери, и в Шрузбери, и после Шрузбери, – продолжал Картон, – ты всегда пробирался в первые ряды, а я тащился