Возвращаться к работе отчаянно не хотелось, но он сделал усилие и вернулся. Тремя мужественными шажками знаменосца без знамени. Еще один маленький подвиг в череде обыденного и постыдного.
Если занятие приносит какой-то доход, сие принято именовать работой. Вот он и работал. Точнее говоря, вычитывал рукопись, а рукопись вычитывала его. Отчасти это напоминало войну. Строки напоминали окопы, страницы превращались в редуты. Брать их приходилось штурмом – безо всякого охвата флангов, незамысловатой атакой в лоб. Каждое слово ставилось под прицел, деньги редактора, пусть и самопального, добывались трудно. Павел морщился и вздыхал, шепотком ругался. Подобных «халтур» у него лежало еще добрая стопка – результат неосторожного соития регионального клуба начинающих фантастов и молодой ветреной Музы – скорее всего, страдающей безнадежной близорукостью. Своих клиентов она, верно, пестовала коллективно, не утруждая себя нашептыванием на ушко, а откровенно диктуя тексты во всеуслышание – очень уж похоже авторы описывали ужасы грядущего апокалипсиса. Толщина рукописей существенно рознилась, однако содержимое, на взгляд Павла, практически ничем не отличалось. Чуть ли не во всех опусах по разоренным городам бродили толпы вампиров, варваров и зомби, а храбрые рейнджеры, прячась по чердакам и подвалам, с азартом расстреливали бывших родственников, друзей и просто соплеменников. Изредка и с явной неохотой авторы вплетали в сюжетную канву лирическую линию. «Лярвическую» – как выразился бы все тот же мутно мыслящий Пугачев. Вплетали, дабы было потом – что растоптать и разрушить, сжечь живьем и порезать на жалобно поскуливающие кусочки. Так малыш строит башню, а после с восторгом ее ломает. Комплекс Герострата, внедренный багровыми шовчиками в человеческую ДНК.
«Мушка легла на чело рослого рыжеволосого зомби. Палец Рината ощутимо вспотел на спусковом крючке. Японский городовой! Он узнал это лицо, этот шрам на лбу, этот звериный оскал! От ярости у Рината свело нижнюю челюсть. Надо было стрелять, но он все еще чего-то ждал. Время неумолимо отсчитывало секунды, однако ничего не менялось…»
В голос зевнув (а кого стесняться-то?), Павел нарисовал