Дядя Руля был доктором физико-математических наук, которому с трудом дали степень. По сумме пятидесяти публикаций на английском языке, сделанных в девяностые, чтобы отдыхать от труда по сборке гаражей-ракушек, в чем племянник ему помогал в те годы, обсыпая «ракушки» гравием.
До признания заслуг дядюшки в Калифорнии доктора наук ему у нас не давали: к 2000 году все титулы окончательно стали присваивать только за деньги. Денег на подкупы не было.
А уехал он в Силиконовую долину – учить американцев, как проектировать суперкомпьютеры, – и вовсе случайно. Ученый, он бегал кандидатишкой в пятьдесят пять лет, им интересовались, но индустрия научных посредников выросла в России только в конце девяностых. Они его и отправили за границу учить топологии многопроцессорных компьютеров тамошних студентов.
В Калифорнию, а затем на Тайвань, в технопарк Тайбэй. Американские и тайваньские студенты выросли, стали производить многоядерные процессоры. Дядюшке посредники от науки выплачивали пятнадцать процентов от получаемых им гонораров, остальное рассовывали по своим карманам. Почти как в советские времена: чемпиону Олимпиады – четыреста долларов. Впрочем, тогда чемпионам или оперным дивам, которые сейчас жалуются по телевизору на бедность, хотя бы неплохое жилье давали бесплатно.
Хороша ложка к обеду. Признание пришло поздно, дядя умер от сердечного приступа в пятьдесят девять лет, как умирает почти всякий простой, честный русский мужик, – ровно за год до пенсии.
Если подумать, то серьезная учеба и должна быть испытанием. Даже страданием. За страданием, впрочем, должна следовать награда, хотя бы работа по любимой профессии, а это фундаментальная наука. Конечно, занимаясь ей, можно быть и аскетом, черпающим радости только в познании, но при этом физическая оболочка все равно будет нуждаться в еде, проездном на метро и оплате счетов ЖКХ, а такой роскоши ученым государство предоставить не желает.
Десять процентов выпускников уезжают сразу. Остальные либо уедут позже, либо переквалифицируются в маркетинг-менеджеров.
Так что смысл и цель своих каторжных практикумов Руль понял в конечном, финальном смысле только двадцать лет спустя после их завершения, в гостях у одного доктора химических наук лет восьмидесяти.
Закурили.
– Ах да, кофейку? – И доктор, светлый сгорбленный старик с выцветшими от возраста глазами, превратившимися в голубые льдинки, мгновенно смолол на ручной мельнице кофе. Быстро засыпал в турку, поставил на газовую горелку.