Отец митрополит выплюнул закладку, целясь на подставку для книги, не попал – и вдруг сморщил лицо в улыбке:
– Близко, зело близко Второе пришествие! Вот уж и земля зачинает отдавать своих мертвецов! Тебя же зарезали, мечник…
– Как видишь, жив покуда, господине отче митрополите, – снова поклонился Хотен. – Просит тебя великий князь…
– Гневаться мне не к лицу, чадо, – снова нахмурился отец митрополит, – ибо пишу я сейчас слово поучительное о смирении Христовом. Однако тебе ведать надлежит, что никому, и самому великому князю тоже, не дозволено мешать мне, когда готовлюсь к проповеди! Приходи после службы Божьей, вместе пообедаем, чем Бог послал, и потолкуем.
За дверью Хотена поджидал келейник. Прижав палец к губам, отвел к отдающей холодом входной двери. Спросил вполголоса:
– Что, выставил тебя?
– Бери выше, Ефим, пригласил сегодня на обед.
– А меня спросил разве, чем тебя кормить? Ладно, дам тебе совет: обязательно отстой обедню и потом похвали проповедь. Отец Клим зело волнуется, доходит ли его слово до мирян, а ты ему угодишь.
Глава 5
На обедне в Успенском соборе и на обеде у митрополита
Если князь Изяслав признался сегодня, что не большой любитель читать, то мог бы и Хотен признаться ему встречно, что не большой любитель отстаивать обедни, разве что на большой праздник. Но его никто об этом не спрашивал – и слава богу. Сейчас подумалось емцу, что в нечастом хождении в церковь есть и своя хорошая, во всяком случае, для него, грешника, сторона: темноватые по языку церковные песнопения и чтения приобретают некую завлекательную свежесть, воспринимаются как если не вновь услышанные, то как забытые, а в воспоминании полузабытого, в мысленном возврате к нему есть своя трудноизъяснимая прелесть. Сначала встал он у столба в притворе – так, чтобы непременно попасть на глаза митрополиту Климу, потом отступил в тень и начал осматриваться. Оказался собор и внутри весьма просторным, а росписи достойными подробного разглядывания – не во время службы, конечно, когда не принято бродить по церкви. Роскошных, вечных мозаик, как в Святой Софии или в киевском же Михайловском Золотоверхом соборе, здесь нет, такие себе только богатый столичный храм может позволить, но и водяные краски на штукатурке казались свежими и ясными, а лица святых, во всяком случае, те, которых он сумел рассмотреть из своего угла, показались ему не такими далекими от повседневной человеческой жизни, как запомнившиеся по Святой Софии.
И хор вступал весьма красиво и мощно, и не так, как по праздникам в Софии или в Десятинной, когда одна станица певцов по-нашему поет, по-славянски, а вторая по-гречески. Здесь пели только по-славянски, когда в сознании отпечатывалось почти каждое слово, на волне сладкоголосых звуков принесенное, и постепенно Хотеном овладело особое настроение, может быть, и не молитвенное, однако размягченное и грустно-приятное так уж точно. Захотелось и самому совершить приличное месту