И то не часто, милый мой.
Приснится ж такое!
Приснится ж такое! —
раскрытый рояль на снегу,
чёрный-чёрный до белого блеска
на белом лугу,
кружённый стволами
безмолвных берёз перелеска…
на рыхлом снегу,
в этом белом безлюдье,
где было б уместнее: танк или, скажем,
орудье,
где было б уместнее: чёрный блиндаж
или, скажем, повозка…
всё это могло быть оставлено здесь
после боя…
но чёрный до белого лоска
раскрытый рояль, беззащитный,
как тело живое,
но струны, открытые ветру,
открытые стуже,
но эта душа… ведь ничем
не прикрыта снаружи,
ничем: ни стеной, ни забором,
ни даже могилой…
Но это был сон, где смешалось на миг
всё, что было…
ведь это был сон —
перекрёсток всех прожитых мест
и времён.
Конь
Рыжий конь скакал вдоль тракта
с перебором на три такта:
так-так-так,
так-так-так
так-то…
Сон мой детский, вихревой:
грива чёрной бахромой,
белоногий,
без дороги
по прямой.
Было песней – стало бытом,
степь стонала под копытом,
пыль слепит,
дёрн прибит
в битум.
По прямой, вперёд, в галоп.
Мина мимо, пуля в лоб,
Синь – потопом,
тени, топот.
Стоп…
Это было, это снится,–
ветер, травы, броды, лица,
гром погонь,
рыжий конь –
птица.
Ах, как ноет под ребром!
Чашей вогнут ипподром.
Ближе, ближе,
друг мой рыжий,
в горле ком.
Марш! Но замкнута кривая,
путь – конечный круг трамвая,
здесь игра,
свист и грай
с края.
Рыжий, вспомни обо мне,
я – тот всадник на коне.
Резвым бегом –
топью, снегом,
как во сне.
Путь
Скажешь, возраст? Ну и что же?
Скажешь, времени в обрез?
Я по-прежнему прохожий,
и по-прежнему на коже
пыль просёлков, гарь завес
дымовых, густых, едучих,
застилающих глаза,
и мелькают в этих тучах
чёрных окон образа,
и обугленные клёны,
и фонтаны на воде,
и простор, такой зелёный,
что