Мне было не до размышлений. Я впрыгнула в электричку за минуту до её отправления. Духота. Пронесли мороженое, я купила порцию и перешла в более свободный вагон, села у окна и стала жадно всматриваться в когда-то родную мне действительность. Вошли двое парней, один с гармоникой, другой держал шапку, запели песню «Вологда». Странно, а что же я ожидала увидеть? Положив в шапку российский червонец, я стала смотреть на пробегающие дома и деревья.
Постепенно ветерок из окна освежил меня, и я стала вспоминать ту Белоруссию, которую покинула 26 лет тому назад. Как это получилось? Всему виной тот нелепый скандал с отчимом в августе 1977 года, который стал последней каплей. После кошмарной ночи я встала и спокойно объявила маме:
– Я уезжаю.
– Куда, к тёте Кире? – не поняла она.
– Нет, в Куйбышев.
– Хорошо, – так же спокойно ответила она.
Я приняла окончательное решение – навсегда покинуть «этот сумасшедший дом».
Декабрь 1968 года. Улицы припорошило лёгким снежком. Ощущение новизны и радости приливающей жизни. Неужели я жива и здорова? В больницу меня отвезли с непонятным диагнозом и проверяли врачи всех отделений. Но РОЭ зашкаливало за 80 впервые в истории больницы, на 10 дней отнялись ноги, температура по утрам была выше вечерней, 40—41, и никак не сбивалась. Пенициллин не помогал. Приходила тётя Кира и растирала меня уксусом. Главврач пригласил маму в кабинет.
– Есть ли у вас ещё дети? – Он готовил её к возможной утрате.
По ночам мама задыхалась и порывалась ехать в больницу. Моё лицо стало белым, как тетрадный лист. Я обмирала, а когда приходила в себя, то видела возле себя горестное лицо мамы и была рада, что это она, а не Зиновий, мой отчим. Я ненавидела его так, как никого и никогда в своей юной жизни. И не только потому, что ему не дано было сделать счастливой маму, а вместе с ней меня и двоих детей, которые появились на свет один за другим. Не только потому, что он был необразован, мало получал, и мы мотались по чужим углам, а я выросла, не зная настоящего родительского дома. Просто, когда я смотрела в его колючие серые глаза, на душе становилось зябко и неуютно.
Почему я так и не умерла, никто не знал. Когда с помощью каких-то уколов удалось сбить температуру, врачи пожали плечами, написали в карточке – ревмокардит и поставили меня на учёт. Вероятно, это было что-то возрастное, что с годами проходит, но втайне мне хотелось думать по-другому. Первое школьное чувство поразило меня такой силой и неожиданностью, что я втайне приписывала ему не только причину моего выздоровления, но и болезни.
Из больницы я сразу же поехала не домой, а к тёте Кире, и с тех пор поселилась в её семье. Она жила на Третьяках, в военном городке – на другом конце города. Её муж – майор в отставке, – я называла его дядя Петя, заменил мне отца. А их дети –