Поняв, что это был лишь только сон, полковник, обтерев пот со лба, устало опустился на седло. Убрав саблю и выколотив дрожащими руками люльку, он пошёл к воде и долго плескал прохладной влагой в самое лицо, смывая навязчивое марево сна. Вернув себе таким образом некоторую бодрость, полковник спросил есаула.
Скоро выяснилось, что есаул Корса́к пропал, и куда он делся никто, не исключая обоих сотников, не знает.
Новость была дурная, ибо пропажа человека в степи добра не сулила. Ежели козак ушёл самочинно, беглеца, не мешкая, следовало догнать, допросить с пристрастием и судить на месте, а по походному положению наказание за это полагалось одно – смерть.
Коли пропавшего похитили, то тем паче, по неписанному закону степи надобно было тотчас отряжать погоню, и дело было не столько и не сколько в ужасной участи полонянника, но и в том, сумеет ли тот под пытками не развязать языка. В обоих случаях степовые суровые законы требовали удваивать меры предосторожности, а не то и менять место ночлега.
Однако ничего этого не случилось, и только сотник Панас по прозванию Чгун, подошедши к полковнику и скребя в потылице мрачно прогудел:
– А враг його, Корса́ку знае, куда вин згынув63… – сотник набожно перекрестился. – Кони його на месте…
– А Баба́й?
– И нехристя голмозого64 чортма65, – Панас снова перекрестился.
Столь дикий ответ, однако, не смутил полковника, и он лишь невозмутимо кивнул головою. Здесь должно объяснить, кто таков был загадочный есаул Корса́к и что делал некрещёный татарин в козацком стане.
Дело в том, что Корса́к был запорожским чаклуном, а татарин Баба́й – его служкой.
Глава VII
В народе прозвание этих козацких чародеев было химородники либо характерники, татары же называли их урус-шайтанами.
В людях этих витал дух гораздо более древний, чем христианство. Языческая вера угасла уже почти полностью, но потомки древних волхвов, со временем уничтоженные цивилизацией, всё же в ту эпоху были на Южной Руси таким же привычным явлением, как придорожный шинок. Их далёкие суровые наставники ещё, когда в звериных шкурах ютились по земляным норам и недоступным пещерам, в совершенстве овладели искусством перевоплощения и растворения в природе, и, лишь много спустя, Византия, посредством наложения креста на лоб, отторгла от них породу человеков.
На Сечи даже в среде безжённых запорогов выделялись они тем, что чурались женщин во всю жизнь, ибо «потерять голову» от любви могли в прямом, а не в переносном смысле. Женщин они на дух не переносили, и, как видно, то была плата за силу и знание. Оттого не имея своих детей, наступников искали они повсюду и загодя,