Даже тончайшей ядовитой улыбочки не разрешала себе Алла Андреевна Самохина, прощая невысказываемую лютую ненависть в глазах – понимала. Ничего другого и ожидать было нельзя.
Почему взяла на себя роль цербера? Зачем ей это надо? И надо ли кому-нибудь вообще? Вопросы, которые невольно возникли теперь у Сахаи, не были для нее в новинку. Другое дело – раньше, в общаге, когда девчонки: с одной стороны, известная язвочка Альбинка и калмычка с иссиня-черной жесткой, как щетка, гривищей Динара, правнучка шаманки, с другой – Машенька Пятунина и грузинка Элисо, сходились чуть ли не врукопашную, споря до хрипоты о сей причине должны играть руководящую роль в современном обществе, а она металась меж двух огней (жалкие попытки умиротворить враждующие кланы, естественно, всегда терпели крах), эти проблемы были для нее голой абстракцией, интеллектуальным кейфом. Алла Андреевна же – конкретное воплощение их. Она – аргумент в тех давних незавершенных дебатах. Но в чью пользу?
Не бог весть какой интуицией нужно обладать, чтобы заметить, стоит Сахае улыбнуться Алле Андреевне или, хуже, уединиться для интимного обмена мнениями, прочие сотрудники натягивали на лица черные маски, бывшие у них наготове, и становились туговаты на ухо, если Сахая смела после случившегося обратиться к кому-либо с каким-нибудь вопросом. Враждебность начинала носиться в воздухе. Пусть выражаемая не впрямую, – однако… Ну, не чушь ли? «Чушь!» – решила Сахая и не изменила никому в угоду отношения к церберу, как заглазно называли ответсека коллеги.
Что же всерьез волновало Сахаю – ее положение в «Коммунисте Севера». Для того ли она кончала МГУ, чтобы стать зав отделом писем в какой-то обыкновенной районке?
Конечно, грубо ошибся бы тот, кто, сказав про себя: «Тоже мне, цаца!» – приклеил ярлык: «Зазнайка!» Не из зависти и тем паче фанаберии подумала так Сахая, читая со слезами благодарности послания не забывающих ее сокурсниц. Элисо теперь – собкор областной, Машенька – зам зав отделом культуры городской газеты. «Милые мои, умницы!..» Но особенно рада за эту дылду – Альбинку Манохину. Вот кто пригодился бы казакам, пишущим цидулю турецкому султану! Сахая пунцовела от соленой грубоватости, а тянуло перечитать еще и еще; места попадались колоритные. Недаром сам Владимир Николаевич хвалил ее за стиль. Хотя бы это: «Охти, разлюбезная девулька! Думала, захомутала вахлачка-агрономишку (в переводе на нормальный язык читай – «вышла замуж». Это вот и необыкновенно порадовало Сахаю: все девочки боялись очень, что вековухой прокукует свой век громобойная конь-баба; от ее ржания