– Я рада, что у тебя и у него все хорошо…
О том, что, по словам старика, приходила сестрица и скорбно окропила палату святой водой, умолчала.
Умолчала и о другом.
С утра солнечно, просыхал асфальт… туфельки, светлый жакет, накануне вымыла голову и ее новая стрижка здорово шла к лицу. Примерка полузабытого состояния: протелепать на каблучках.
От метро у высотки она пешком дошла до издательства.
Здесь было по-прежнему: бодренько суетились.
– Бодаемся, боремся. Опять суд…
– Теперь с кем?
– Вообще говоря, черт его разберет! А ты – светишься, мать. Выглядишь!
Все как всегда. И как всегда, где-то блуждающий шеф своим появлением всех «осчастливливает». Но его как бы цепляет что-то по пути. Не понимает, еще не дошло. А явно зацепило… Зыркает по сторонам: столы, папки… бабы. Ничего из ряда вон. И обычно зачуханная сотрудница Анастасия Владимировна. Только нынче что-то в ней чересчур! Хотя уже понятно, что «чересчур» и зацепило. Взгляд отяжелел и прилип. Понятно и ей, но на «приветик» шефа призакрывает глаза. Правильно, не более того. Сейчас он скажет: «Вы, это самое… зайдите». Так и есть. Перебирает папки, покашливает (играет роль и переигрывает, потому что эти колени, эти вызывающие колени! Неужели – вызывающие?).
– Надо бы посмотреть сию рукопись… Знаете (морщится), ну сами там… Напрягите свой ординар. Как жизнь-то?
И так далее.
Прощаясь, задержал руку на ладони – точно взвесил. Чувствовала, всю ее обшарил глазами. И испугалась: а ведь не прочь бы это продлить.
Продлилось в ослабленном варианте: представила себя в обществе приятельниц, спускаются в буфет (хотелось куража – день нараспашку)… и вот уже любезности подсевших мужчин, вино… она сдержанна, соблюдение дистанции. Но, верно, позволительно что-то и сверх. Что-нибудь этакое…
Как тот автор, она один за другим перечеркивала варианты.
«Он пришел к ней во сне»…
Сама произнесла нелепую фразу! Да, снился он, но ни горя, ни радости. А что любила – помнила, хотя был похож на грустного человека, который, наверное, и сейчас ее любит… Эти двое, соединенные в одном облике, и она сама были как бы нигде. «Тебя всегда не так понимают», – сказал кто-то из них.
Сожалел? Или предостерегал?
Любимый (давно чужой) с лицом человека, действительно ее любившего… Ах, милый, мой милый, ведь у меня был аборт! Ни к семье не вернулся (не приняли), ни к той девке – выгнала… И вот ты нигде.
А тот, любивший… ошеломленными взглядами, издали, внезапной своей немотой… Льстило жалеюще и отталкивало: какая немужская, страдальческая,