– С мужем и с детьми, – вздохнув, добавила она. – Муж не работает, пьет, работу не ищет, дети взрослые, тоже не работают, все на моей шее сидят.
Она грустно усмехнулась, но тут же улыбнулась, отогнав свою грусть.
– Неужели мужья таких женщин ещё могут пить и не работать?
– Наверное, могут. – Она пожала плечами.
– А кто ваш муж? – отважился спросить Никитин, сам не зная зачем.
– Мой муж… – Катя снова грустно усмехнулась. – На авиационном заводе работал. Вы должны помнить его, он тоже начинал петь в вашем русском хоре, но бросил. А какой был шикарный баритон!
– А как его фамилия?
– Решетов. Валера Решетов. И я ещё до сих пор Решетова, – прибавила она.
– Валера Решетов – ваш бывший муж? – удивился Никитин. – Я помню такого. Как же тесен наш мир!
– Я сама привела его в хор, чтобы он полюбил самодеятельность, почувствовал, что такое коллектив, вообще проникся духом прекрасной дворцовой внутренней жизни, какой я сама жила. Чтобы он не ревновал, а то замучил меня своей ревностью. Но он – самовлюбленный пингвин, высокомерный, волк-одиночка. Сказал, что ему петь в хоре – это ниже его мужского достоинства. Он любил выделяться, быть первым, на виду, а тут не выделишься…
Никитин вспомнил этого Решетова. Это был хмурый, неулыбчивый, заносчивый мужик высокого роста и богатырского телосложения. Он посещал хор не более двух месяцев, а потом куда-то исчез. У него был редчайшей по красоте, по тембровой окраске баритон. Руководитель хора нарадоваться на него не мог, когда он появился в хоре, и сватал его на басовые партии, так как прирожденные басы в хорах вообще редкость, штучные люди.
– Как же тесен наш мир! – снова проговорил Никитин. – Оказывается, этот Решетов был вашим мужем!
– А вы женаты? – вдруг спросила она, но тут же прибавила, махнув рукой: – Хотя можете не отвечать, я и так знаю, что вы скажете.
– Что же я скажу?
– Не женат, разведен или не живу вместе с женой, что-то в этом роде. Все мужчины так говорят.
– А вот и не так. Я женат, и у меня две дочери, младшей шесть лет.
– Я с женатыми мужчинами не связываюсь, – проговорила Катя.
И сразу же наступило неловкое, отчуждающее молчание. Тут только при свете яркой лампы на лестничной площадке Никитин разглядел, какого цвета у нее глаза: они были серо-зеленые. «Милая, какая же ты милая! – думал Никитин о ней, и сердце его билось сильно, сладко, но мучительно и тревожно. – Утонуть бы в твоих глазищах!»
У него было сильное желание поцеловать ее, прижать ее к себе, но он сдержал себя. Это было бы некстати и неуместно.
– Ну…я пойду? – полувопросительно проговорила она, словно бы спрашивала у него: можно ли уйти? – И нажала кнопку лифта.
И тотчас же лифт загремел, заскрежетал, спускаясь вниз с верхних этажей. Вот спустился вниз, раздвинулись его узкие створки…
– Ну, до свидания? – проговорила