– Тебе надо, ты должен был, открыться этому несчастному гею, и рассказать обо мне, об ангеле, что ты меня видел, и поведать страдальцу о высших смыслах.
Мне не хочется слушать лабуду.
– И проявить смирение, когда на меня самого покушаются? – переспрашиваю.
Ангел – из средневековья, а я – из 21 века, и вместе нам не сойтись. Предвижу, что будет в этом сне дальше: древний ангел будет корить за убийство, а я возражать, что у меня своя правда – свобода; в конце он меня больно, по старинке, накажет, как оно и принято у рабовладельцев и феодалов, отдаст на пытки палачам-чертям, чтобы перед смертью помучить. Мне это всё нахрен не нужно, а потому я включаю в своём сне перемотку вперёд, и вижу мерещащийся рай. Люди под ласковым солнцем собирают в садах чудесные фрукты, трудятся на заводах у станков, солдаты отрабатывают в поле и на плацу упражнения под руководством строгих, но справедливых сержантов и командиров; краснозвёздные едут танки, и такие же в небе летят самолёты, и над всеми и за всеми стоит ласковый стареющий мужчина в белом мундире с усами, в галифе и сапогах.
– Сталин с нами! – шепчу, и краем глаза вижу, как чёртик откуда-то снизу и сбоку подсовывает мне газету с чёрными и завистливыми буквами разоблачений. Он пододвигает бумагу мне под ступни и касается голеней, желая выбить почву из-под ног. Я знаю, что надо молча терпеть провокатора, чтобы не создавать с ним единого измерения, но не могу, и кричу: «Пошёл нах!»
Картина рая исчезает, как смытая водой с гигантского стекла. Сильная боль в затылке. Это гад-ангел меня ударил.
Я хлопаю рефлекторно глазами. Затылок ноет. Вокруг в дневном свете огромных окон маячат вделанные в бетонный пол жёлтые пластиковые стулья: зал ожидания, я сижу на Рижском центральном вокзале, и какой-то плохо одетый мужчина пытается то ли вытащить из под моих ног свою сумку, а то ли снять с меня обувь, чтобы украсть. Из-за его операций я и ударился затылком о пластиковый стул, на котором сидел.
– Кыш! – кричу, и мужчина исчезает.
За гигантскими стеклянными окнами-стенами вокзала разминываются поезда.
Я встаю и потягиваюсь. Надо идти в редакцию. Странно, что мне никто не звонил. Хочу посмотреть на мобильный телефон, но его своровали. Ан, нет, вот он. Отключился. Или я его сам отрубил. Да, в ментуре мне же надо было его выключить.
Чёрные герберы
В редакции уже знают из информационных агентств о моих смертельных похождениях: Яков, очевидно, слил, нарабатывая связи в прессе. Мне кажется, что коллеги думают, будто я убил не случайно, но из умысла. Изо всех сил сдерживаюсь, чтобы не начать оправдываться. Будь проклят комплекс вины.
Коллеги шутят: «Герой!» Им весело. Да и мне есть о чём писать: о геях-страдальцах и о себе, любимом, парадоксально пострадавшем от нападения жертвы нетолерантности. Я-то ещё сегодня думал, что писать о том, какие геи агрессивные, в нашей пролиберальной газете нельзя, но теперь,