– Уф, – только и выдавил из себя Гегель, который выглядел не лучше, чем обитатели склепов, в которых братья зарабатывали на жизнь.
Манфрид вообще не мог издать ни звука, только выпучил глаза, огромные, как блюдца. Он шевелил губами, произносил молитву, но ни звука не было слышно. Уверенность в том, что ночной гость не представляет для них серьезной угрозы, покинула его. Манфриду хотелось плюнуть в рожу скрытому ветвями незнакомцу, сказать что-то настолько оскорбительное, чтобы даже его брат покраснел. В итоге он просто процитировал Гегеля:
– Уф.
Хохот обрушился на них сверху с такой силой, что следом посыпалась хвоя. Братья невольно отступали, и, когда коснулись друг друга плечами, оба подпрыгнули. Больше из темноты ничего не доносилось, кроме свистящего звука, который обоим казался смутно знакомым.
– Костер прогорает, – прошептал Гегель, когда тени удлинились на краю светового круга.
– Так подбрось дров, – огрызнулся Манфрид.
С тех пор, как смех затих на ветру, братья не сводили глаз с толстых ветвей над головой. Они не знали, прошли считаные минуты или часы, но продолжали вглядываться в лес, чтобы не пропустить движение. Первым сломался Гегель, но дрова в костер подбрасывал ногами, потому что не хотел выпускать из рук арбалет даже на мгновение.
– Прикрой мне зад, – буркнул Манфрид и вытащил второй арбалет. Натянув тетиву, он присоединился к брату. – Есть идея. Стреляем, как только его увидим.
Манфрид переключился на гортанный говор, который только его брат был в состоянии разобрать. Дядюшка приходил в ярость, когда братья так переговаривались, боялся, что они против него замышляют. И в этом довольно часто ошибался.
– Спору нет, – отозвался на том же диалекте Гегель.
– Надо раздуть костер и пролить больше света на все это дело, – объявил Манфрид лесу, вернувшись к обычному немецкому.
Манфрид подбросил еще несколько сучьев в ревущее пламя, а потом вдруг резко вскочил и метнул горящую ветку наверх. Гегель был наготове, но увидел лишь толстые отростки сосен. Когда горящая ветка упала обратно, братья чудом не подпалили себе бороды.
– Черт, – хором выругались Гроссбарты, Гегель при этом смотрел направо, Манфрид налево.
– Думаешь, это призрак? – спросил Гегель на их внутреннем языке.
– Скорее людоед, который пытается нас напугать, – ответил Манфрид.
– А что людоед делает в такой глуши?
– А ты как думаешь? Людей ест, он сам сказал.
– Странное дело: вроде он умный, говорить умеет, а жрет других людей вместо зверей, как положено. Только на это они и годятся.
Гегель покосился на Болвана, который успокоился, когда голос стих, и теперь мирно дремал у костра.
– Сухарики, которые в церкви лежат, – это людоедство.