Я задумался. Никто из путешественников, погибших или пропавших без вести, не приходил на ум.
Некоторое время мы шли молча. Сверху начал моросить мелкий надоедливый дождь.
– Самое важное сейчас: уточнить хронологию событий, – продолжал Савчук. Он с раздражением отряхнул дождевые капли со своего пальто. – В каком году написано письмо? Дата! Дата! Дайте мне дату!..
– А орнитологи? Обращались ли вы к орнитологам? Какой возраст закольцованной птицы?
– Музей просил ленкоранских пионеров прислать чучело птицы. Посылка пришла очень быстро.
– Ну и?..
– Орнитологи определили возраст птицы примерно в двадцать-тридцать лет.
– Отлично. Уже есть нижняя предельная дата. Птица убита в прошлом году, то есть в тысяча девятьсот тридцать девятом. Стало быть, закольцевать могли ее не раньше тысяча девятьсот девятого года. А верхняя предельная? Нельзя ли установить верхнюю предельную дату?
– Установлено. Тысяча девятьсот семнадцатый год.
– Почему?
– Орфография. Письмо написано по старой орфографии: с твердым знаком и буквой «ять». Это указывает, во всяком случае, на предреволюционные годы.
– Да, убедительно, – согласился я. – Но почему печатные буквы?
– Думаю, путешественник был предусмотрителен. Письмо могло попасть в руки малограмотных людей, которые легче разобрались бы в печатном тексте.
– Неглупый человек этот ваш путешественник, – пробормотал я и поежился: за воротник поползла противная холодная струйка. Дождь понемногу усиливался.
– Признаюсь, мне стало интересно, – сказал я искренне. – Выходит, к вам в музей, в музейную библиотеку, ворвалась весть от какого-то русского морехода, нашего современника? Теряюсь в догадках, кто бы это мог быть… Но продолжайте, я перебил вас.
Мы двинулись дальше по мокрому блестящему тротуару.
– Где мы? – спросил я, поднимая воротник.
В тумане поблескивала вода. Впереди проступали внушительные очертания какого-то моста.
– Крымский мост, – рассеянно сказал Савчук.
Ого!.. Далеченько забрались!
– Ну не чудаки ли мы с вами? – сказал я, улыбаясь. – Вместо того чтобы спать, разгуливаем себе ночью под дождем и рассуждаем бог весть о чем. О бересте и Карском море! О Птице Маук и каких-то сказочных «детях солнца»!..
– И об исчезнувшем русском путешественнике.
– Да, о погибшем, давно умершем путешественнике.
– В том-то и дело, что он, может быть, жив до сих пор.
– Жив? Да что вы! – сказал я недоверчиво.
– Да. По-видимому, продолжает посылать вести с верховьев своей реки. Но это надо, конечно, проверить на месте, на самом Таймыре…
В задумчивости мы прошли еще несколько кварталов.
– Как хотя бы выглядит это послание на бересте? Опишите его внешний вид! – попросил я, продолжая перебирать в памяти имена русских полярных путешественников.
Савчук пробурчал что-то в кашне.
– Не слышу.