Корней Иванович, получив публичную оплеуху за очередную подхваченность своими «вихрями», сильно переживал. Он писал Брюсову в начале апреля 1910 года (в ответ на сочувственное письмо поэта): «За Ваше письмо не смею Вас и благодарить… И я не говорю Вам спасибо, но мне хочется, чтобы Вы знали, что Вы – единственный осмелились быть честным и что Ваше письмо – для меня единственная “поддержка и опора” теперь, когда меня лягают не только ослы, но и зайцы, когда я так развинтился, что (буквально!) реву от иной газетной заметки. Читали письмо Куприна? Сам будучи подсудимым и обвиняемым (виноват в том, что обманул “Современный мир”), он выступает в качестве моего судьи – и клеймит меня на всю Россию!.. Я же намерен зубами и когтями защищать свою – как говорится – честь. Судьи у меня либо впавшие в детство (Арсеньев, Анненский), либо пристрастные (Кузьмин-Караваев), либо глупые (С. А. Венгеров), либо и то, и другое, и третье (Градовский)».
И на суде проявилось пристрастие Чуковского ко лжи. Гессен вспоминал: «На суде Кранихфельд, между прочим, задал Чуковскому коварный вопрос, получает ли он в “Ниве” жалованье? Вопрос этот, в котором явно звучало обвинение, показывает, как щепетильна была русская литература… Чуковский, однако, обиженно ответил категорическим отрицанием, и Кранихфельд сконфузился. А когда, по окончании заседания, мы с ним спускались по лестнице, он, обнимая меня, шепнул на ухо: “а ведь жалованье-то я получал!” – “Да вы с ума сошли, Чуковский, вы можете как угодно играть своей репутацией, но ведь ложится тень на “Речь” и на меня”. Его беспечность поколебать было трудно: “какие пустяки, – отвечал он, хитро подмигивая и крепче обнимая, – им об этом никак не узнать!”»
В итоге литературный суд чести признал:
«1) Что в статье К. И. Чуковского, напечатанной в “Речи” 7-го марта, несомненно, заключалось