Они уже скрылись во тьме коридора, но в ушах Ули все еще стоял этот крик.
– Говорящие деревья! – вопил парень. – Деревья! Я слышу их голоса!
Курившая на крыльце дама, обряженная в тесную ей блестящую куртку, брезгливо посторонилась и осталась стоять так, со стыдливым интересом поглядывая на происходящее в холле. Парень еще кричал что-то, медленно замолкая.
– Вкололи ему, видать, – просипел идущий мимо дед, обращаясь сам к себе. – Повезло. – И пошел себе дальше, мерно лопоча под нос.
Уля с ужасом проводила его взглядом. Теперь ей казалось, что все кругом больны. Каждый стоящий тут, затягивающийся сигаретой и мокрым воздухом осеннего утра, идущий, едущий, принесший справки на подпись – словом, любой из них нездоров. И не только здесь. Вообще все на Земле тащат в себе груз мучительной болезни, просто кто-то умеет скрывать его, а кто-то нет. В этом и есть наука жизни – прятать сумасшествие настолько глубоко, чтобы самому поверить в свою нормальность.
Но Уля не справлялась. Это ей виделось отчетливо. Страх, переходящий в постоянную бьющую наотмашь панику, сжирал ее изнутри подобно полыхающему пламени. И выхода было два – пойти сейчас в больницу, где еще бьется затихающий парень, который слышит голоса деревьев, или закончить все самой. Не тянуть муку. Не видеть больше ничего. Шагнуть вниз с высокого моста или ступить на жужжащие под скорым поездом линии метро. Что угодно, только бы не различать больше тьму чужого зрачка, не чуять полынь, разливающуюся кругом, как талая вода.
Ульяне смертельно захотелось сейчас посмотреть в собственные глаза и разглядеть в них последний вздох этой никчемной, помятой, брошенной матерью девчонки, которой она стала, но не желала больше быть.
Думая так, Уля выронила из рук смятый квиток и пошла к станции. А картонка осталась лежать у скамейки, пока лопочущий мужичок не завершил свой привычный обход вокруг здания. Он уверенно шагал к лавочке, хихикая и ворча, а потом разглядел в жухлой траве светлый уголок квитка. Проворно схватив его, старик выпрямился, облизал губы розовым длинный языком, попробовал картонку на зуб, снова засмеялся чему-то своему, положил квиточек в карман и пошел себе дальше, разговаривая с тем, кого нет.
– Я не сделаю этого, – шептала Уля, пока ноги несли ее по улицам к станции.
Мимо проносились машины, люди бежали по своим делам, перепрыгивая лужи. Ульяна лавировала в их потоке, уходя от столкновений, скользила мимо, первый раз за долгое время не страшась смотреть в глаза идущим навстречу.
– Я не сделаю этого, – повторяла она, надеясь и страшась, что полынь вдруг захлестнет влажный холодный воздух городской улицы.
И это было бы знаком. Большим, ясным как день, четким и понятным, будто его огромным транспарантом развернули в небе. Если сейчас, пока она идет к